Анатолий Северный
Времена любви.
Стихи, поэмы, песни.
Стихи, поэмы, песни.
Анатолий Алексеевич Северный
Врач высшей категории, сертифицированный психиатр и психотерапевт, кандидат медицинских наук, президент Ассоциации детских психиатров и психологов.
Окончил 1 Московский медицинский институт им. И.М. Сеченова. Работал психиатром в Тамбовской областной психиатрической больнице, в Психиатрической больнице № 4 им. П.Б. Ганнушкина, в Психиатрической больнице № 1 им. П.П. Кащенко. С 1975 г. работает в НИИ психиатрии Академии медицинских наук (позже - Научный центр психического здоровья).
Автор более 250 научных публикаций.
В 1992 г. с группой специалистов организовал Ассоциацию детских психиатров и психологов, избран ее Президентом.
Основные направления научной и практической деятельности:
Пишет стихи. Говорит, что, если бы не стал врачом, стал бы театральным режиссером.
О выборе специальности не жалеет, и правильность этого выбора подтверждают сотни вылеченных детей.
Но «рукописи не горят» ©, и стихи не должны затеряться среди научных работ, докладов на конференциях и врачебных приемов.
Поэтому дочерью, Вероникой Северной, создан этот сайт.
Автор портрета, написанного в 70-х годах, ТАРОН (Гарибян).
Окончил 1 Московский медицинский институт им. И.М. Сеченова. Работал психиатром в Тамбовской областной психиатрической больнице, в Психиатрической больнице № 4 им. П.Б. Ганнушкина, в Психиатрической больнице № 1 им. П.П. Кащенко. С 1975 г. работает в НИИ психиатрии Академии медицинских наук (позже - Научный центр психического здоровья).
Автор более 250 научных публикаций.
В 1992 г. с группой специалистов организовал Ассоциацию детских психиатров и психологов, избран ее Президентом.
Основные направления научной и практической деятельности:
- психосоматические расстройства и подростков,
- пограничная психическая патология в детско-подростковом возрасте,
- организация помощи детям и подросткам с психическими нарушениями.
Пишет стихи. Говорит, что, если бы не стал врачом, стал бы театральным режиссером.
О выборе специальности не жалеет, и правильность этого выбора подтверждают сотни вылеченных детей.
Но «рукописи не горят» ©, и стихи не должны затеряться среди научных работ, докладов на конференциях и врачебных приемов.
Поэтому дочерью, Вероникой Северной, создан этот сайт.
Автор портрета, написанного в 70-х годах, ТАРОН (Гарибян).
Мечтанье
Я хочу, чтоб убили меня на бегу,
На лету, на скаку. Чтоб, не чувствуя боли,
В свой решительный миг, с пулей в левом боку
Я шагнул бы вперед на инерции воли.
Чтоб последняя мысль на последнем шагу
Все ж была перед тем, как в безмыслии сгибну,
Что я все же смогу,
Что я все же смогу,
Лишь шагну,
Лишь рукой дотянусь —
И достигну.
И за скользкие руки удачу схвачу,
И на горле врага отпечатаю пальцы,
И касанием нежным тебе сообщу,
Что теперь ты свободна.
Не плачь, не печалься,
Не скучай, не тоскуй в ожиданьи звонка,
В ожиданьи случайной, рассчитанной встречи.
Наконец я добьюсь своего.
Но пока
Это все впереди:
Пуля,
Шаг,
Миг
И — Вечность.
На лету, на скаку. Чтоб, не чувствуя боли,
В свой решительный миг, с пулей в левом боку
Я шагнул бы вперед на инерции воли.
Чтоб последняя мысль на последнем шагу
Все ж была перед тем, как в безмыслии сгибну,
Что я все же смогу,
Что я все же смогу,
Лишь шагну,
Лишь рукой дотянусь —
И достигну.
И за скользкие руки удачу схвачу,
И на горле врага отпечатаю пальцы,
И касанием нежным тебе сообщу,
Что теперь ты свободна.
Не плачь, не печалься,
Не скучай, не тоскуй в ожиданьи звонка,
В ожиданьи случайной, рассчитанной встречи.
Наконец я добьюсь своего.
Но пока
Это все впереди:
Пуля,
Шаг,
Миг
И — Вечность.
Отъезд
Впечатление 1
И было сказано совсем немного слов,
И был решен один-единственный вопрос,
И вечер, город разноцветьем рассветив,
Темнел и превращался в ночь и мглу.
А на губах, как неоконченный мотив,
Дрожал оборванный последний поцелуй.
И поезд прятал, пробегая меж домов,
Глаза вагонов, красные от слез.
Впечатление 2
И, как казачка мужа в бой
В слезах и криках провожала
И рядом с конником бежала,
За стремя уцепясь рукой,
Так, параллельный путь верша,
Настойчиво и непривычно,
С тревожным криком электричка
Синхронно рядом с нашей шла.
И эта девушка в окне
Ее последнего вагона
Загадочно и непреклонно
Тебя напоминала мне.
Впечатление 3 (песня)
Уныло свисал небосклон,
Осенней подернутый мглою.
Пришли мы с тобой на перрон
Вокзала Прощаний С Любовью.
Уходят в туман поезда,
Захлопнув тяжелые двери.
Мы ходим по желтым слезам (2 раза)
Поруганных ветром деревьев.
Мы опытней стали теперь:
Идем осторожно, не мчимся,
Не входим в открытую дверь,
В закрытую робко стучимся.
Мы верим холодным глазам,
А ласковым взглядам не верим.
Мы ходим по желтым слезам (2 раза)
Поруганных ветром деревьев.
И осень когда-нибудь вновь
Опустит намокшие плечи,
И вновь не достанет нам слов,
Как в тот неразгаданный вечер.
Захочется много сказать,
Вернуть дорогие потери,
Но юность по желтым слезам (2 раза)
Ушла меж опавших деревьев.
Впечатление 1
И было сказано совсем немного слов,
И был решен один-единственный вопрос,
И вечер, город разноцветьем рассветив,
Темнел и превращался в ночь и мглу.
А на губах, как неоконченный мотив,
Дрожал оборванный последний поцелуй.
И поезд прятал, пробегая меж домов,
Глаза вагонов, красные от слез.
Впечатление 2
И, как казачка мужа в бой
В слезах и криках провожала
И рядом с конником бежала,
За стремя уцепясь рукой,
Так, параллельный путь верша,
Настойчиво и непривычно,
С тревожным криком электричка
Синхронно рядом с нашей шла.
И эта девушка в окне
Ее последнего вагона
Загадочно и непреклонно
Тебя напоминала мне.
Впечатление 3 (песня)
Уныло свисал небосклон,
Осенней подернутый мглою.
Пришли мы с тобой на перрон
Вокзала Прощаний С Любовью.
Уходят в туман поезда,
Захлопнув тяжелые двери.
Мы ходим по желтым слезам (2 раза)
Поруганных ветром деревьев.
Мы опытней стали теперь:
Идем осторожно, не мчимся,
Не входим в открытую дверь,
В закрытую робко стучимся.
Мы верим холодным глазам,
А ласковым взглядам не верим.
Мы ходим по желтым слезам (2 раза)
Поруганных ветром деревьев.
И осень когда-нибудь вновь
Опустит намокшие плечи,
И вновь не достанет нам слов,
Как в тот неразгаданный вечер.
Захочется много сказать,
Вернуть дорогие потери,
Но юность по желтым слезам (2 раза)
Ушла меж опавших деревьев.
,Баллада о тех,
кто стоит вне строя
Сплоченными массами мир наш построен,
В шеренги зажат, к совершенству идет.
Но я — не о тех, не о слитых со строем,
О тех я, кто сделал полшага вперед.
Конечно, в толпе пусть не сыты, да живы,
В колонне и мертвый не враз упадет.
Но кто-то, безумный, ломает ранжиры
И делает эти полшага вперед.
Прекрасная цель! Затаившись на вдохе,
Их первыми снайпер на мушку берет.
Живыми мишенями в тире эпохи
Иные, кто сделал полшага вперед.
А если не грудь прошивают заряды
И нож тренированный в спину войдет,
То, значит, так надо, чтоб линий парадов
Не портили эти полшага вперед.
Должно быть, они преступают законы,
Законы, что пишет согласный народ.
Но чтоб возложить их тела в пантеоны,
Мы делаем строем полшага вперед.
кто стоит вне строя
Сплоченными массами мир наш построен,
В шеренги зажат, к совершенству идет.
Но я — не о тех, не о слитых со строем,
О тех я, кто сделал полшага вперед.
Конечно, в толпе пусть не сыты, да живы,
В колонне и мертвый не враз упадет.
Но кто-то, безумный, ломает ранжиры
И делает эти полшага вперед.
Прекрасная цель! Затаившись на вдохе,
Их первыми снайпер на мушку берет.
Живыми мишенями в тире эпохи
Иные, кто сделал полшага вперед.
А если не грудь прошивают заряды
И нож тренированный в спину войдет,
То, значит, так надо, чтоб линий парадов
Не портили эти полшага вперед.
Должно быть, они преступают законы,
Законы, что пишет согласный народ.
Но чтоб возложить их тела в пантеоны,
Мы делаем строем полшага вперед.
Цыганское гадание
Все было так давно, что эта быль
Мне кажется полузабытым сном…
Закат оплавил степь.
Сухой ковыль
Заполыхал серебряным огнем.
Я брел, не разбирая пыльных троп,
Вторгаясь в мир героев и дворцов…
Вдруг табор взрывом гама и костров
В мое ударил детское лицо.
Слух, обонянье, изумленный взгляд
Он властно приковал и захватил.
Простой похлебки дымный аромат
Неведомый мне голод пробудил.
Я сел к костру. Мне налили кулеш.
Старуха, вся в лохмотьях и черна,
Сказала: «Заплутался, мальчик? Ешь.
На чашку, выпей нашего вина».
Я пил и ел. Я счастлив был втройне,
Забыв, что ночь, что дом мой вдалеке.
И чем-то не моим казалась мне
Моя рука в ее сухой руке.
Пока бездымно догорал огонь,
Она, стирая с век трахомный гной,
Смотрела молча на мою ладонь.
И вдруг пошла из табора со мной,
Сказала, опрокинув вдаль глаза
И повернув к кострам спиной меня:
«Смотри, скатилась в степь твоя звезда,
Скачи за ней, даю тебе коня».
Но конь был дик, строптив и норовист,
Он не хотел в узду и под седло
И сбрасывал меня упрямо вниз,
И бил копытом, и кусался зло.
Уж тридцать лет, три ночи и три дня
Все с той же я цыганскою уздой
Ловлю и не могу поймать коня,
Чтоб, оседлав, умчаться за звездой.
Все было так давно, что эта быль
Мне кажется полузабытым сном…
Закат оплавил степь.
Сухой ковыль
Заполыхал серебряным огнем.
Я брел, не разбирая пыльных троп,
Вторгаясь в мир героев и дворцов…
Вдруг табор взрывом гама и костров
В мое ударил детское лицо.
Слух, обонянье, изумленный взгляд
Он властно приковал и захватил.
Простой похлебки дымный аромат
Неведомый мне голод пробудил.
Я сел к костру. Мне налили кулеш.
Старуха, вся в лохмотьях и черна,
Сказала: «Заплутался, мальчик? Ешь.
На чашку, выпей нашего вина».
Я пил и ел. Я счастлив был втройне,
Забыв, что ночь, что дом мой вдалеке.
И чем-то не моим казалась мне
Моя рука в ее сухой руке.
Пока бездымно догорал огонь,
Она, стирая с век трахомный гной,
Смотрела молча на мою ладонь.
И вдруг пошла из табора со мной,
Сказала, опрокинув вдаль глаза
И повернув к кострам спиной меня:
«Смотри, скатилась в степь твоя звезда,
Скачи за ней, даю тебе коня».
Но конь был дик, строптив и норовист,
Он не хотел в узду и под седло
И сбрасывал меня упрямо вниз,
И бил копытом, и кусался зло.
Уж тридцать лет, три ночи и три дня
Все с той же я цыганскою уздой
Ловлю и не могу поймать коня,
Чтоб, оседлав, умчаться за звездой.
Иронические
воспоминания о юности
Пока еще восторженны и пылки,
Не связаны ни долгом, ни семьей,
Мы выпускаем джинна из бутылки,
Уверовав в могущество свое.
Влекомы страстью, в гордом упоеньи,
Презрев как зло и опыт, и расчет,
Мы падаем с размаху на колени,
Встаем, бежим и — падаем еще.
Не ощущаем боли. Губы в пене.
Отбрасывая тянущих назад,
Мы прошибаем лбом глухие стены,
И кровью заливает нам глаза.
Нам губы рвет уздою добродетель,
Нам икры рвут собаки клеветы…
Но что нам боль? Когда на целом свете
Есть только Я и — в отдаленье — ТЫ.
Домчать!
Дойти.
Упав, ползти отчаянно…
Достичь, коснуться нежно яви грез,
Прислушаться.
Всмотреться.
И печально
Вдруг убедиться, что напрасно полз.
И вспомнив, что не мальчик, но мужчина,
Что ждут привычки службы и родства,
Загнать в бутылку немощного джинна,
Не испытав при этом торжества.
воспоминания о юности
Пока еще восторженны и пылки,
Не связаны ни долгом, ни семьей,
Мы выпускаем джинна из бутылки,
Уверовав в могущество свое.
Влекомы страстью, в гордом упоеньи,
Презрев как зло и опыт, и расчет,
Мы падаем с размаху на колени,
Встаем, бежим и — падаем еще.
Не ощущаем боли. Губы в пене.
Отбрасывая тянущих назад,
Мы прошибаем лбом глухие стены,
И кровью заливает нам глаза.
Нам губы рвет уздою добродетель,
Нам икры рвут собаки клеветы…
Но что нам боль? Когда на целом свете
Есть только Я и — в отдаленье — ТЫ.
Домчать!
Дойти.
Упав, ползти отчаянно…
Достичь, коснуться нежно яви грез,
Прислушаться.
Всмотреться.
И печально
Вдруг убедиться, что напрасно полз.
И вспомнив, что не мальчик, но мужчина,
Что ждут привычки службы и родства,
Загнать в бутылку немощного джинна,
Не испытав при этом торжества.
Еврейская молитва
Молитву задумал еврей прочитать,
Но, вспомнив Талмуда завет,
Взгрустнул: нужно десять евреев собрать,
Еще девяти, значит, нет.
Тогда он женился.
Доволен вполне,
Он стал веселей и свежей.
Взял тещу и тестя в придачу к жене —
Четыре еврея уже.
Молиться торопится бедный еврей,
И Сара как можно быстрей
Ему родила пятерых дочерей
И сына — десятый еврей.
Дождаться б, когда подрастут, и тогда
Молитву прочесть для семьи!
Еврей в нетерпенье считает года
И дергает пейсы свои.
А время летело.
Еврей одряхлел,
Дожил до глубоких седин.
И теща оглохла, и тесть онемел.
А сын почему-то — блондин…
Ах! Дело всей жизни летит в тарарам.
Еврей пораженья не снес.
«О Сара! — вскричал он. — Откуда же к нам
Явился такой альбинос?!»
Потупилась Сара, смущенья полна,
Румянец сбежал с ее щек,
И что-то про Яхве шептала она,
И что-то про гены еще.
А после: «Прости, но ты сам уж не мог,
А нужен десятый тебе.
Так нам совершенно бесплатно помог
Солдат, что играл на трубе.
Он был белокур, до брюнеток охоч,
Не знал ни Талмуд, ни иврит,
Но в нашей нужде согласился помочь.
Вот так появился Давид».
Ну что мог ответить ей бедный еврей,
Уж видя судьбы своей дно?!
Он к черту послал и жену, и детей,
И тещу глухую, и тестя при ней
Немого послал заодно.
Купил в магазине он девять зеркал.
Поставил их в ряд. Засветил
Свечу. И молитву пред ними читал,
И каждый еврей ему мудро внимал
И мудро с ним в такт головою кивал.
И мирно он дух испустил.
Молитву задумал еврей прочитать,
Но, вспомнив Талмуда завет,
Взгрустнул: нужно десять евреев собрать,
Еще девяти, значит, нет.
Тогда он женился.
Доволен вполне,
Он стал веселей и свежей.
Взял тещу и тестя в придачу к жене —
Четыре еврея уже.
Молиться торопится бедный еврей,
И Сара как можно быстрей
Ему родила пятерых дочерей
И сына — десятый еврей.
Дождаться б, когда подрастут, и тогда
Молитву прочесть для семьи!
Еврей в нетерпенье считает года
И дергает пейсы свои.
А время летело.
Еврей одряхлел,
Дожил до глубоких седин.
И теща оглохла, и тесть онемел.
А сын почему-то — блондин…
Ах! Дело всей жизни летит в тарарам.
Еврей пораженья не снес.
«О Сара! — вскричал он. — Откуда же к нам
Явился такой альбинос?!»
Потупилась Сара, смущенья полна,
Румянец сбежал с ее щек,
И что-то про Яхве шептала она,
И что-то про гены еще.
А после: «Прости, но ты сам уж не мог,
А нужен десятый тебе.
Так нам совершенно бесплатно помог
Солдат, что играл на трубе.
Он был белокур, до брюнеток охоч,
Не знал ни Талмуд, ни иврит,
Но в нашей нужде согласился помочь.
Вот так появился Давид».
Ну что мог ответить ей бедный еврей,
Уж видя судьбы своей дно?!
Он к черту послал и жену, и детей,
И тещу глухую, и тестя при ней
Немого послал заодно.
Купил в магазине он девять зеркал.
Поставил их в ряд. Засветил
Свечу. И молитву пред ними читал,
И каждый еврей ему мудро внимал
И мудро с ним в такт головою кивал.
И мирно он дух испустил.
Поэма № 2 (сказка)
Часть 1
Ты послушай сказку, деточка,
Про Вагон и Вагонеточку.
Был он юн, как королевич,
Был он крашеный и вымытый,
А она еще новее —
Только что со склада принята.
В тупике двора товарного,
Позабыты, неприкаяны,
Новогодней ночью бальною
Они встретились случайно.
Или, может, им ту встречу
Как подарок новогодний
Преподнес старик диспетчер —
Злостный пьяница и сводник.
И под звездным небом вольным,
Под хрустальный зимний звон
Полюбил стальной любовью
Вагонеточку Вагон.
Долго мучился и плакал он,
Слезы масляные капали,
И не выдержал, сказал —
Не сдержали тормоза.
Уж весна играла зеленью
И ныряла в синеву,
И ответила с доверием
Вагонеточка ему,
Что она души не чаяла
В нем с далеких тех времен,
Как увидела случайно
Под хрустальный зимний звон.
И венцом признаний нежных,
Как слиянье бурных струй,
Состоялся их железный,
Их звенящий поцелуй.
Было счастье их проверено
Непогодою времен.
Как в судьбу свою уверовал
В Вагонеточку Вагон.
И неспешные прогулки,
Те же нынче, что вчера,
В тупики и закоулки
Их товарного двора
Были жизнью им обычной
В солнце, ветер, дождь и снег.
Все казалось столько привычным,
Установленным навек.
Но однажды… (эта фраза
Всех начало передряг,
От нее, как от заразы,
Вы не спрячетесь никак)
Наш Вагон на рельсы вышел,
Что вели на этот двор,
И увидел, и услышал,
Что не ведал до сих пор:
Необъятную такую,
Бесконечную всегда,
Ту прекрасную, чудную,
Завлекающую даль.
И неведомая сила
Под сверкающим венцом
Сизой дымкою закрыла
Непонятное лицо.
В этой тайне было много:
И разлука, и печаль,
И свиданья на дорогах —
Все в себя вобрала даль.
(Кто из нас, влеком судьбою,
Не болел всю жизнь потом
Этой тайной роковою
С неразгаданным лицом?
Пусть по-разному зовется,
Пусть у каждого своя —
Или атом, или космос,
Или синие моря.)
Часть 2
Тянулись дни серее серой серости,
Вагон устал бродить по тупикам.
Его манила встречных ветров свежесть
И рельсов бесконечная река,
Его любовь уж не могла нарадовать,
И не могло ее хватить, когда
Все так же оставалась неразгаданной
Зовущая неведомая даль.
И, наконец, он, жизнь приняв как вызов,
Шагнул по зачинающей версте.
И в этот день как никогда был близок
К своей неподражаемой мечте.
Он не один рванул ветрам навстречу:
Она с ним все хотела — пополам.
(Нас всех любовь, когда нам больно, лечит,
В пути поможет, если трудно нам.)
Часть 3
Назад убегала
Дорога, дорога,
И сзади —
Так мало,
А надо —
Так много,
Сквозь бой и парады,
Сквозь встречи и взгляды,
Сквозь смех и печаль
Пронестись без оглядки.
И рельсы,
Стальною громадой измяты,
Кричат ему:
«Надо!»
Кричат ему:
«Надо!»
Сквозь горе и радость,
Сквозь горечь и сладость
Стремительным маршем
Нестись без оглядки.
И в этом движеньи,
Где бралось все с бою,
Забот о себе он, конечно, не знал.
В мечту пробивавшийся
Грудью стальною —
Не раз разбивался и снова вставал.
Она ж перед миром была безоружна,
И страшно ей было в угаре боев.
Ей, в сущности, было так малого нужно -
Его и свою теплоту и любовь.
А он
В этом бешеном дерзком походе
Ее,
Как себя же, щадить забывал
И где-то на трудном, крутом повороте,
В глаза поглядеть не успев,
Потерял.
Пожалуйста, тише. И в эти мгновенья
Давайте подумаем вместе о том,
Как много мы платим за наши стремленья,
Не зная, как много получим потом.
Быть может, все наши мечты и желанья
Не стоят и взгляда сияющих глаз,
Не стоят признанья, касанья, слиянья —
Всего, что зовется любовью у нас,
Всего, за что сердце без счета заплатит,
Порою что кажется сказочным сном,
Чего нам потом так жестоко не хватит,
Когда одиночество — в спину ножом.
Он понял все это, и трудные слезы
Катились на рельса горячую грань.
Себя лишь корил он, хоть знал: не поможет,
Тоски не облегчит тяжелая брань.
Он сердце стальное свое не покоил,
Одною душою любил и страдал.
Но время звало уже вновь за собою —
Навстречу тревогам, ветрам и огням.
И снова
Назад убегает дорога,
И снова
Мелькают, как версты, вокзалы,
И сзади —
Так мало,
А надо —
Так много,
Пока утомленное сердце не сдало…
Вот так и несемся,
Сметая преграды,
Иначе — не можем,
Иначе — не надо,
Взрывая пространство,
Романтики странствий,
Чтоб все отыскать неоткрытые суши
И соль океанов попробовать всех.
И в этом движеньи, сжигающем душу,
Мечту ухватить за сверкающий шлейф!..
И если он все ж не дойдет до предела,
Его невеликая в этом вина.
Нам всем отпускается должная мера.
Но только одна.
Часть 1
Ты послушай сказку, деточка,
Про Вагон и Вагонеточку.
Был он юн, как королевич,
Был он крашеный и вымытый,
А она еще новее —
Только что со склада принята.
В тупике двора товарного,
Позабыты, неприкаяны,
Новогодней ночью бальною
Они встретились случайно.
Или, может, им ту встречу
Как подарок новогодний
Преподнес старик диспетчер —
Злостный пьяница и сводник.
И под звездным небом вольным,
Под хрустальный зимний звон
Полюбил стальной любовью
Вагонеточку Вагон.
Долго мучился и плакал он,
Слезы масляные капали,
И не выдержал, сказал —
Не сдержали тормоза.
Уж весна играла зеленью
И ныряла в синеву,
И ответила с доверием
Вагонеточка ему,
Что она души не чаяла
В нем с далеких тех времен,
Как увидела случайно
Под хрустальный зимний звон.
И венцом признаний нежных,
Как слиянье бурных струй,
Состоялся их железный,
Их звенящий поцелуй.
Было счастье их проверено
Непогодою времен.
Как в судьбу свою уверовал
В Вагонеточку Вагон.
И неспешные прогулки,
Те же нынче, что вчера,
В тупики и закоулки
Их товарного двора
Были жизнью им обычной
В солнце, ветер, дождь и снег.
Все казалось столько привычным,
Установленным навек.
Но однажды… (эта фраза
Всех начало передряг,
От нее, как от заразы,
Вы не спрячетесь никак)
Наш Вагон на рельсы вышел,
Что вели на этот двор,
И увидел, и услышал,
Что не ведал до сих пор:
Необъятную такую,
Бесконечную всегда,
Ту прекрасную, чудную,
Завлекающую даль.
И неведомая сила
Под сверкающим венцом
Сизой дымкою закрыла
Непонятное лицо.
В этой тайне было много:
И разлука, и печаль,
И свиданья на дорогах —
Все в себя вобрала даль.
(Кто из нас, влеком судьбою,
Не болел всю жизнь потом
Этой тайной роковою
С неразгаданным лицом?
Пусть по-разному зовется,
Пусть у каждого своя —
Или атом, или космос,
Или синие моря.)
Часть 2
Тянулись дни серее серой серости,
Вагон устал бродить по тупикам.
Его манила встречных ветров свежесть
И рельсов бесконечная река,
Его любовь уж не могла нарадовать,
И не могло ее хватить, когда
Все так же оставалась неразгаданной
Зовущая неведомая даль.
И, наконец, он, жизнь приняв как вызов,
Шагнул по зачинающей версте.
И в этот день как никогда был близок
К своей неподражаемой мечте.
Он не один рванул ветрам навстречу:
Она с ним все хотела — пополам.
(Нас всех любовь, когда нам больно, лечит,
В пути поможет, если трудно нам.)
Часть 3
Назад убегала
Дорога, дорога,
И сзади —
Так мало,
А надо —
Так много,
Сквозь бой и парады,
Сквозь встречи и взгляды,
Сквозь смех и печаль
Пронестись без оглядки.
И рельсы,
Стальною громадой измяты,
Кричат ему:
«Надо!»
Кричат ему:
«Надо!»
Сквозь горе и радость,
Сквозь горечь и сладость
Стремительным маршем
Нестись без оглядки.
И в этом движеньи,
Где бралось все с бою,
Забот о себе он, конечно, не знал.
В мечту пробивавшийся
Грудью стальною —
Не раз разбивался и снова вставал.
Она ж перед миром была безоружна,
И страшно ей было в угаре боев.
Ей, в сущности, было так малого нужно -
Его и свою теплоту и любовь.
А он
В этом бешеном дерзком походе
Ее,
Как себя же, щадить забывал
И где-то на трудном, крутом повороте,
В глаза поглядеть не успев,
Потерял.
Пожалуйста, тише. И в эти мгновенья
Давайте подумаем вместе о том,
Как много мы платим за наши стремленья,
Не зная, как много получим потом.
Быть может, все наши мечты и желанья
Не стоят и взгляда сияющих глаз,
Не стоят признанья, касанья, слиянья —
Всего, что зовется любовью у нас,
Всего, за что сердце без счета заплатит,
Порою что кажется сказочным сном,
Чего нам потом так жестоко не хватит,
Когда одиночество — в спину ножом.
Он понял все это, и трудные слезы
Катились на рельса горячую грань.
Себя лишь корил он, хоть знал: не поможет,
Тоски не облегчит тяжелая брань.
Он сердце стальное свое не покоил,
Одною душою любил и страдал.
Но время звало уже вновь за собою —
Навстречу тревогам, ветрам и огням.
И снова
Назад убегает дорога,
И снова
Мелькают, как версты, вокзалы,
И сзади —
Так мало,
А надо —
Так много,
Пока утомленное сердце не сдало…
Вот так и несемся,
Сметая преграды,
Иначе — не можем,
Иначе — не надо,
Взрывая пространство,
Романтики странствий,
Чтоб все отыскать неоткрытые суши
И соль океанов попробовать всех.
И в этом движеньи, сжигающем душу,
Мечту ухватить за сверкающий шлейф!..
И если он все ж не дойдет до предела,
Его невеликая в этом вина.
Нам всем отпускается должная мера.
Но только одна.
Черный снег
(фрагменты поэмы)
Вступление
Мне сегодня сон приснился страшный:
За дверьми сомкнутых плотно век
На дома испуганные наши
Медленно спускался черный снег.
Он завесил траурной вуалью
Желтые глазницы площадей,
Черной безысходною печалью
Гнул к земле растерянных людей,
Забирался в сердце мукой злобной,
Черной ржою души разъедал
И рукою черной и холодной
Горло беззащитное сжимал.
Вырываюсь в ночь я очумело,
Бьется мысль, как горной речки бег,
Не пойму, как мог извечно белый
Превратиться в черный грозный снег.
Разве можно правду сделать ложью?
В ненависть любовь перекроить?
В подлость — подвиг? Разве это можно
Умереть — и в то же время жить?
Разве превратится в трусость смелость?
Разве может стать слезами смех?
Разве может превратиться белый
В тот неумолимо черный снег?
Не плачьте, мамы
Пишу я к вам с несказанной болью,
Та боль неясная в сердце самом.
Как много слез вы над нами пролили.
Не плачьте, мамы, не плачьте, мамы.
Вам тонны горя судьбой отмеряны,
А счастья только скупые граммы.
Как мало дарим мы вам доверия.
Не плачьте, мамы, не плачьте, мамы.
Вы сами сделали слишком гордыми
Своих неласковых и упрямых.
Мы любим вас и от вас уходим мы.
Не плачьте, мамы, не плачьте, мамы.
Полковник получил приказ короткий:
В атаку всех, оставшихся в живых,
В придачу будет маршевая рота
Курсантов, лейтенантов молодых.
Да что курсанты?! Фланги не прикрыты,
И пушки не осталось ни одной!
Я не могу. — Под трибунал хотите?
Приказ исполнить, и любой ценой.
Он обошел мальчишек строй безусый
И глаз не поднял, чтоб не выдать страх.
О них не думал, знал — они не трусы,
Об их далеких думал матерях,
О тех, кто там, в тылу, с войною бьются,
Чтоб защищала сыновей броня,
О матерях, к которым не вернутся
Их смелые мальчишки сыновья.
За Родину! За Сталина! В атаку!
Полковник впереди, как на смотру,
И на бегу слезами злыми плакал,
И слезы застывали на ветру.
А с флангов застрочили пулеметы,
Про смерть скороговоркою твердя.
И падала отчаянная рота,
До первого окопа не дойдя.
Посмертно наградили их за смелость,
За то, что, не успев повоевать,
Они погибли, выстрела не сделав,
За Родину, которая им мать.
Они на землю лицом попадали.
Им солнце било в затылок прямо.
И черный снег им в глаза заглядывал.
Не плачьте, мамы, не плачьте, мамы.
За то, что с жизнью спеша прощаемся,
Забыв сказать вам о самом главном,
За то, что к вам мы не возвращаемся,
Простите нас и не плачьте, мамы.
Вы любили?
Вы любили когда-нибудь рук мимолетные вздохи?
Вы слыхали, как могут глаза, обезумев, кричать?
Ощущали прильнувшего тела бурлящие соки
И горячее кружево пальцев на ваших плечах?
Вы бросались в погоню за в ночь улетевшим мгновеньем?
Вы вдыхали озон поцелуев с податливых губ?
Приходилось вам слышать на зорях могучее пенье
Окровавленных солнцем сверкающих ангельских труб?
И когда ваше счастье проносится ливнем весенним,
И только слезы, как капель, звенят,
Вы шептали с тоскою, не веря в ее возвращенье:
Куда же ты уходишь от меня?
Куда же ты, нагая, без защиты,
Бросаешься в колючие кусты?
Куда же ты ногами неприкрытыми
Идешь через горящие мосты?
И тело подставляешь жгучей стуже,
И лед тебя покроет, как броня.
Скажи, зачем, кому все это нужно?
Куда же ты уходишь от меня?
Пусть я силен, пусть дерзок я и стоек,
Пусть мыслей вихри бьются в голове,
Но мне не будет без тебя покоя,
Я не смогу ненужным быть тебе,
Я не смогу, в работу лоб забивши,
Не ведая ни ночи и ни дня,
Забыть тебя, любовь мою казнившую.
Куда же ты уходишь от меня?
И, вздыблены моей жестокой болью,
Уже дома не могут замолчать,
И улицы уже кричат со мною,
И города уже со мной кричат,
И целый мир ревет милльярдногласый,
Вселенную отчаяньем полня,
И крик несется за тобой, прекрасной:
Куда же ты уходишь от меня?!
И я горю вослед тебе ракетой,
Чтоб выхватить из мрака все пути
И в безысходном лабиринте света
Тебя, такую слабую, найти…
Но ты уйдешь.
Гореть мне бесконечно,
И в пепле не останется огня.
Я черным снегом буду падать вечно.
Куда же ты…
Уходишь…
От меня?..
Вы любили когда-нибудь рук мимолетные вздохи?
Вы слыхали, как могут глаза, обезумев, кричать?
Ощущали прильнувшего тела бурлящие соки
И горячее кружево пальцев на ваших плечах?
Эпилог
Ровесник мой, товарищ мой и недруг,
Мы родились в лихие времена,
И нас сырым от слез и крови хлебом
Кормила воевавшая страна.
Долбило небо землю черным градом,
Был шар земной — как склад горящих дров,
И черный пепел черным снегом падал
На черные могилы городов.
А мы росли средь боли и печали,
В народ корнями, сквозь восторг и страх.
Но был единый облик величавый
Запечатлен в доверчивых сердцах.
.
И жили мы слепой, как ночь, любовью,
Нас в мир вводили, как в парадный бал,
Учили растворяться в его воле
Те, из кого он волю с кровью рвал.
Вот оттого-то стало нам так страшно,
Когда вся жизнь — обманутые сны.
Мы выбросили к ё..ной мамаше
И ложь, и правду, связанные с ним.
Как с девкой, с жизнью строили мы шашни,
Смеялись над ударами судьбы,
И только ниже надвигали шапки,
Чтоб скрыть тоской исчерченные лбы.
И в глупости нас обвинить посмейте!
Посмейте нам обидное сказать!
Вы для прозренья ждали его смерти,
А нас она хлестнула по глазам.
Ведь вы, кто пулей в страх повержен не был,
Чья жизнь в борьбе была, как хлеб, чиста,
Вы сами вознесли его на небо
Взамен разоблаченного Христа.
Уверовав в прекрасное обличье
И в мудрость лба, и в прозорливость глаз,
Вы сами наводили блеск величья
На сапогах, уже давивших вас.
Был свергнут бог, хоть и посмертно, — начисто,
В хорошем и дурном, в добре и зле.
Но вновь богов нам дарят в новом качестве,
Как будто боги ходят по земле.
Будь к идеалам, сверстник, недоверчив,
Не в них, а в их творениях краса,
И в жизненной нелегкой круговерти
Свою дорогу выбирай ты сам.
И ты не понимать того не вправе,
Куда поток словесный увлечет,
Коль нас научат слишком громко славить
И ненавидеть слишком горячо.
Не бросившись отчаянью на плаху,
Лишь ты спасешь запутанный свой век,
Когда на землю, скованную страхом,
Опять падет тяжелый черный снег.
(фрагменты поэмы)
Вступление
Мне сегодня сон приснился страшный:
За дверьми сомкнутых плотно век
На дома испуганные наши
Медленно спускался черный снег.
Он завесил траурной вуалью
Желтые глазницы площадей,
Черной безысходною печалью
Гнул к земле растерянных людей,
Забирался в сердце мукой злобной,
Черной ржою души разъедал
И рукою черной и холодной
Горло беззащитное сжимал.
Вырываюсь в ночь я очумело,
Бьется мысль, как горной речки бег,
Не пойму, как мог извечно белый
Превратиться в черный грозный снег.
Разве можно правду сделать ложью?
В ненависть любовь перекроить?
В подлость — подвиг? Разве это можно
Умереть — и в то же время жить?
Разве превратится в трусость смелость?
Разве может стать слезами смех?
Разве может превратиться белый
В тот неумолимо черный снег?
Не плачьте, мамы
Пишу я к вам с несказанной болью,
Та боль неясная в сердце самом.
Как много слез вы над нами пролили.
Не плачьте, мамы, не плачьте, мамы.
Вам тонны горя судьбой отмеряны,
А счастья только скупые граммы.
Как мало дарим мы вам доверия.
Не плачьте, мамы, не плачьте, мамы.
Вы сами сделали слишком гордыми
Своих неласковых и упрямых.
Мы любим вас и от вас уходим мы.
Не плачьте, мамы, не плачьте, мамы.
Полковник получил приказ короткий:
В атаку всех, оставшихся в живых,
В придачу будет маршевая рота
Курсантов, лейтенантов молодых.
Да что курсанты?! Фланги не прикрыты,
И пушки не осталось ни одной!
Я не могу. — Под трибунал хотите?
Приказ исполнить, и любой ценой.
Он обошел мальчишек строй безусый
И глаз не поднял, чтоб не выдать страх.
О них не думал, знал — они не трусы,
Об их далеких думал матерях,
О тех, кто там, в тылу, с войною бьются,
Чтоб защищала сыновей броня,
О матерях, к которым не вернутся
Их смелые мальчишки сыновья.
За Родину! За Сталина! В атаку!
Полковник впереди, как на смотру,
И на бегу слезами злыми плакал,
И слезы застывали на ветру.
А с флангов застрочили пулеметы,
Про смерть скороговоркою твердя.
И падала отчаянная рота,
До первого окопа не дойдя.
Посмертно наградили их за смелость,
За то, что, не успев повоевать,
Они погибли, выстрела не сделав,
За Родину, которая им мать.
Они на землю лицом попадали.
Им солнце било в затылок прямо.
И черный снег им в глаза заглядывал.
Не плачьте, мамы, не плачьте, мамы.
За то, что с жизнью спеша прощаемся,
Забыв сказать вам о самом главном,
За то, что к вам мы не возвращаемся,
Простите нас и не плачьте, мамы.
Вы любили?
Вы любили когда-нибудь рук мимолетные вздохи?
Вы слыхали, как могут глаза, обезумев, кричать?
Ощущали прильнувшего тела бурлящие соки
И горячее кружево пальцев на ваших плечах?
Вы бросались в погоню за в ночь улетевшим мгновеньем?
Вы вдыхали озон поцелуев с податливых губ?
Приходилось вам слышать на зорях могучее пенье
Окровавленных солнцем сверкающих ангельских труб?
И когда ваше счастье проносится ливнем весенним,
И только слезы, как капель, звенят,
Вы шептали с тоскою, не веря в ее возвращенье:
Куда же ты уходишь от меня?
Куда же ты, нагая, без защиты,
Бросаешься в колючие кусты?
Куда же ты ногами неприкрытыми
Идешь через горящие мосты?
И тело подставляешь жгучей стуже,
И лед тебя покроет, как броня.
Скажи, зачем, кому все это нужно?
Куда же ты уходишь от меня?
Пусть я силен, пусть дерзок я и стоек,
Пусть мыслей вихри бьются в голове,
Но мне не будет без тебя покоя,
Я не смогу ненужным быть тебе,
Я не смогу, в работу лоб забивши,
Не ведая ни ночи и ни дня,
Забыть тебя, любовь мою казнившую.
Куда же ты уходишь от меня?
И, вздыблены моей жестокой болью,
Уже дома не могут замолчать,
И улицы уже кричат со мною,
И города уже со мной кричат,
И целый мир ревет милльярдногласый,
Вселенную отчаяньем полня,
И крик несется за тобой, прекрасной:
Куда же ты уходишь от меня?!
И я горю вослед тебе ракетой,
Чтоб выхватить из мрака все пути
И в безысходном лабиринте света
Тебя, такую слабую, найти…
Но ты уйдешь.
Гореть мне бесконечно,
И в пепле не останется огня.
Я черным снегом буду падать вечно.
Куда же ты…
Уходишь…
От меня?..
Вы любили когда-нибудь рук мимолетные вздохи?
Вы слыхали, как могут глаза, обезумев, кричать?
Ощущали прильнувшего тела бурлящие соки
И горячее кружево пальцев на ваших плечах?
Эпилог
Ровесник мой, товарищ мой и недруг,
Мы родились в лихие времена,
И нас сырым от слез и крови хлебом
Кормила воевавшая страна.
Долбило небо землю черным градом,
Был шар земной — как склад горящих дров,
И черный пепел черным снегом падал
На черные могилы городов.
А мы росли средь боли и печали,
В народ корнями, сквозь восторг и страх.
Но был единый облик величавый
Запечатлен в доверчивых сердцах.
.
И жили мы слепой, как ночь, любовью,
Нас в мир вводили, как в парадный бал,
Учили растворяться в его воле
Те, из кого он волю с кровью рвал.
Вот оттого-то стало нам так страшно,
Когда вся жизнь — обманутые сны.
Мы выбросили к ё..ной мамаше
И ложь, и правду, связанные с ним.
Как с девкой, с жизнью строили мы шашни,
Смеялись над ударами судьбы,
И только ниже надвигали шапки,
Чтоб скрыть тоской исчерченные лбы.
И в глупости нас обвинить посмейте!
Посмейте нам обидное сказать!
Вы для прозренья ждали его смерти,
А нас она хлестнула по глазам.
Ведь вы, кто пулей в страх повержен не был,
Чья жизнь в борьбе была, как хлеб, чиста,
Вы сами вознесли его на небо
Взамен разоблаченного Христа.
Уверовав в прекрасное обличье
И в мудрость лба, и в прозорливость глаз,
Вы сами наводили блеск величья
На сапогах, уже давивших вас.
Был свергнут бог, хоть и посмертно, — начисто,
В хорошем и дурном, в добре и зле.
Но вновь богов нам дарят в новом качестве,
Как будто боги ходят по земле.
Будь к идеалам, сверстник, недоверчив,
Не в них, а в их творениях краса,
И в жизненной нелегкой круговерти
Свою дорогу выбирай ты сам.
И ты не понимать того не вправе,
Куда поток словесный увлечет,
Коль нас научат слишком громко славить
И ненавидеть слишком горячо.
Не бросившись отчаянью на плаху,
Лишь ты спасешь запутанный свой век,
Когда на землю, скованную страхом,
Опять падет тяжелый черный снег.
Принцесса
Завтра в башню опять.
Грохнут тяжкие двери.
Будет стражник кружить, алебардой стуча,
Будут мерно бренчать
Под ногами ступени,
В тишину поднебесья спиралью влеча.
Задохнувшийся звук
Вверх не сможет пробиться.
Тишина. Лишь шуршанье и шепот мышей.
Да пронзительный гук
Злой нахохленной птицы,
Как негаданный стон в опустевшей душе.
На сыром потолке
Капля вдруг соберется
И со звоном сорвется на каменный пол.
В белоснежном венке,
Что из ландышей вьется,
Утомленно принцесса присядет за стол.
Отдохнуть ей пора
От свободы. От лета.
От тумана в низинах и теплой реки.
От ночного костра.
Пенья птиц неизвестных
И от ласки несмелой и сильной руки.
Ждать устал ее двор,
Принц давно в нетерпенье,
Королева надута,
Король как-то сник.
Теребя ей подол,
Шут стоит на коленях.
Плачет шут почему-то.
Потешный старик.
Завтра в башню опять.
Грохнут тяжкие двери.
Будет стражник кружить, алебардой стуча,
Будут мерно бренчать
Под ногами ступени,
В тишину поднебесья спиралью влеча.
Задохнувшийся звук
Вверх не сможет пробиться.
Тишина. Лишь шуршанье и шепот мышей.
Да пронзительный гук
Злой нахохленной птицы,
Как негаданный стон в опустевшей душе.
На сыром потолке
Капля вдруг соберется
И со звоном сорвется на каменный пол.
В белоснежном венке,
Что из ландышей вьется,
Утомленно принцесса присядет за стол.
Отдохнуть ей пора
От свободы. От лета.
От тумана в низинах и теплой реки.
От ночного костра.
Пенья птиц неизвестных
И от ласки несмелой и сильной руки.
Ждать устал ее двор,
Принц давно в нетерпенье,
Королева надута,
Король как-то сник.
Теребя ей подол,
Шут стоит на коленях.
Плачет шут почему-то.
Потешный старик.
Забудь…
Забудь меня, не плачь и не зови.
Проходит осень мертвыми шагами,
И сходят шоколадные загары,
И солнца жар уходит из крови.
И свежесть утра деланно бодра,
И в сером задохнувшемся просторе
Разыграна оборванной листвою
Холодная, бездушная игра.
А нам уже давно пора забыть
Значенья слов, утративших наивность.
Так лето грозовое превратилось
В осеннюю томительную зыбь.
Когда ж на лик дряхлеющей земли
Скользнет случайный теплый лучик света,
Не верь ему.
Иссякло бабье лето.
Забудь меня.
Не плачь.
И-не-зо-ви.
Забудь меня, не плачь и не зови.
Проходит осень мертвыми шагами,
И сходят шоколадные загары,
И солнца жар уходит из крови.
И свежесть утра деланно бодра,
И в сером задохнувшемся просторе
Разыграна оборванной листвою
Холодная, бездушная игра.
А нам уже давно пора забыть
Значенья слов, утративших наивность.
Так лето грозовое превратилось
В осеннюю томительную зыбь.
Когда ж на лик дряхлеющей земли
Скользнет случайный теплый лучик света,
Не верь ему.
Иссякло бабье лето.
Забудь меня.
Не плачь.
И-не-зо-ви.
Бессонница
Когда меня покинет сон,
Как друг единственный покинет,
Я, одиночеством сражен,
Уйду в холодные пустыни
Безмолвных улиц, в черноту
На горизонте спящей ночи.
И худшее из всех пророчеств
В сплетеньи облаков прочту.
И злобно задрожит земля,
Родив расчетливо измену,
И сапоги мои не зря
Порвут ей голубую вену.
Шагаю по руке врага,
Рву каблуками сухожилья
И жду мгновенья, что рука
Сожмет — и задохнусь в бессильи.
Мне надоело ждать тисков!
Я сыт готовностью к удушью!
Оковы тяготенья руша,
С земли я ухожу без слов.
Я покидаю кровь и грязь,
Тщету сожжений и открытий,
Ваш мир — безводный знойный пляж,
Телами потными забитый.
Бензином пахнущих детей,
Мадонн, шалеющих от случек,
В живот стреляющих друзей
(Убить не сразу, а помучив),
Тупых, откормленных рабов,
Тиранов, жалких от испуга,
И поколения богов,
Спеша свергающих друг друга.
Я ухожу, я ухожу.
Все дальше и бетон, и слякоть,
Все ближе зоревые знаки,
Которым я принадлежу.
Отъединенье от земли!
О, невесомости прозренье!
Прозренье утренней зари,
Смеющейся над тяготеньем.
Паренье в отроческих снах,
Прозренье памяти о крыльях
И смех пьянящего вина
Над тяготеющим бессильем.
Мой новый мир! Мой голубой,
Мой алый, золотой, восходный,
Рожденный из меня сегодня
И на сегодня только мой,
Отдайся с яростью любви,
Рыча, с прокушенной губою,
Ласкай, брани, гони, зови
И, чресла распахнув свои,
В единство слей меня с собою.
Друг друга поглотив, с тобой,
В слиянье сотворим мы солнце —
Не распадающийся стронций,
А термоядерный огонь!..
Пора на службу мне опять.
Мне в девять заступать на смену.
Пора учиться привыкать
К друзьям, бессонницам, изменам.
Когда меня покинет сон,
Как друг единственный покинет,
Я, одиночеством сражен,
Уйду в холодные пустыни
Безмолвных улиц, в черноту
На горизонте спящей ночи.
И худшее из всех пророчеств
В сплетеньи облаков прочту.
И злобно задрожит земля,
Родив расчетливо измену,
И сапоги мои не зря
Порвут ей голубую вену.
Шагаю по руке врага,
Рву каблуками сухожилья
И жду мгновенья, что рука
Сожмет — и задохнусь в бессильи.
Мне надоело ждать тисков!
Я сыт готовностью к удушью!
Оковы тяготенья руша,
С земли я ухожу без слов.
Я покидаю кровь и грязь,
Тщету сожжений и открытий,
Ваш мир — безводный знойный пляж,
Телами потными забитый.
Бензином пахнущих детей,
Мадонн, шалеющих от случек,
В живот стреляющих друзей
(Убить не сразу, а помучив),
Тупых, откормленных рабов,
Тиранов, жалких от испуга,
И поколения богов,
Спеша свергающих друг друга.
Я ухожу, я ухожу.
Все дальше и бетон, и слякоть,
Все ближе зоревые знаки,
Которым я принадлежу.
Отъединенье от земли!
О, невесомости прозренье!
Прозренье утренней зари,
Смеющейся над тяготеньем.
Паренье в отроческих снах,
Прозренье памяти о крыльях
И смех пьянящего вина
Над тяготеющим бессильем.
Мой новый мир! Мой голубой,
Мой алый, золотой, восходный,
Рожденный из меня сегодня
И на сегодня только мой,
Отдайся с яростью любви,
Рыча, с прокушенной губою,
Ласкай, брани, гони, зови
И, чресла распахнув свои,
В единство слей меня с собою.
Друг друга поглотив, с тобой,
В слиянье сотворим мы солнце —
Не распадающийся стронций,
А термоядерный огонь!..
Пора на службу мне опять.
Мне в девять заступать на смену.
Пора учиться привыкать
К друзьям, бессонницам, изменам.
Нике
Новогоднее
Что новый год?
Лишь призрак новизны,
Лишь буднями замена быстрых буден.
Прошедший
Был нерадостен и труден.
И в новом
Дотянуть бы до весны.
А там, глядишь, и лето зацветет,
И осень цвет сметет метлой багряной,
А там привычно сосчитаем раны,
Которые принес нам новый год.
Неужто только для того пришли
Мы в этот мир, покрытый грязным снегом?!
А как же те,
Кто подступает следом?
Зачем же те,
Кто уж исчез вдали?
Иль этот
Вновь и вновь грядущий год,
И боль его, и все его напасти
Лишь плата
За мгновенный проблеск счастья,
Который и не всякому блеснет?
Но все равно бесплоден этот вскрик,
И всяк вещей порядок свой отыщет:
Творить стихи,
Творить детей
И пищу,
Чтоб только ощутить творенья миг.
Новогоднее
Что новый год?
Лишь призрак новизны,
Лишь буднями замена быстрых буден.
Прошедший
Был нерадостен и труден.
И в новом
Дотянуть бы до весны.
А там, глядишь, и лето зацветет,
И осень цвет сметет метлой багряной,
А там привычно сосчитаем раны,
Которые принес нам новый год.
Неужто только для того пришли
Мы в этот мир, покрытый грязным снегом?!
А как же те,
Кто подступает следом?
Зачем же те,
Кто уж исчез вдали?
Иль этот
Вновь и вновь грядущий год,
И боль его, и все его напасти
Лишь плата
За мгновенный проблеск счастья,
Который и не всякому блеснет?
Но все равно бесплоден этот вскрик,
И всяк вещей порядок свой отыщет:
Творить стихи,
Творить детей
И пищу,
Чтоб только ощутить творенья миг.
Наваждение
Твое печальное сопрано
Во мне звучало непрестанно,
Куда б ни шел я, где б ни был,
В гостях сидел ли, водку ль пил,
Был грустен и желал веселья,
Был пьян или уже с похмелья,
Пел громко песни иль молчал,
Друзей ли хлопал по плечам,
Стрелял ли неудачно в тире,
Бродил ли голый по квартире,
Знакомым женщинам звонил,
Спал с кем-нибудь или один,
Был в Сандунах, в бассейне ль плавал,
Глядел налево иль направо,
Дом дочке строил из песка,
Терпел ли молча боль в висках,
Лечил своих больных угрюмых,
Мечтал иль ни о чем не думал,
Дремал иль пробуждался рано —
Все слышал я твое сопрано.
Его негромкая печаль
На мне лежала, как печать.
И, сделавшись моей печалью,
Котенком брошенным кричала,
И пела жалобно печаль
Музыкой Гайдна при свечах.
В моих глазах твои печали
Другие люди замечали
И говорили, что печаль
Такая мне не по плечам.
Так не снесет моряк печали,
Что без него корабль отчалил,
И не залить ему печаль
В тавернах ромом по ночам.
Но с трепетом и жаждой странной
Все слышу я твое сопрано.
Твое печальное сопрано
Во мне звучало непрестанно,
Куда б ни шел я, где б ни был,
В гостях сидел ли, водку ль пил,
Был грустен и желал веселья,
Был пьян или уже с похмелья,
Пел громко песни иль молчал,
Друзей ли хлопал по плечам,
Стрелял ли неудачно в тире,
Бродил ли голый по квартире,
Знакомым женщинам звонил,
Спал с кем-нибудь или один,
Был в Сандунах, в бассейне ль плавал,
Глядел налево иль направо,
Дом дочке строил из песка,
Терпел ли молча боль в висках,
Лечил своих больных угрюмых,
Мечтал иль ни о чем не думал,
Дремал иль пробуждался рано —
Все слышал я твое сопрано.
Его негромкая печаль
На мне лежала, как печать.
И, сделавшись моей печалью,
Котенком брошенным кричала,
И пела жалобно печаль
Музыкой Гайдна при свечах.
В моих глазах твои печали
Другие люди замечали
И говорили, что печаль
Такая мне не по плечам.
Так не снесет моряк печали,
Что без него корабль отчалил,
И не залить ему печаль
В тавернах ромом по ночам.
Но с трепетом и жаждой странной
Все слышу я твое сопрано.
Моление
В моей душе есть тайный темный храм,
Куда сбегаю от любой невзгоды.
И, сбросив у порога ветхий хлам,
Нагой вступаю под немые своды.
Ступни босые пьют прохладу плит,
Глаза вбирают сумрак сероватый.
Слепая злоба, гордость, ложный стыд —
Все унеслось, ненужное, куда-то.
Смирение осталось. И еще —
Желанье опуститься на колени,
Накрывшись темнотою, как плащом,
Поцеловать алтарные ступени
И, вперив взгляд в зиянье царских врат,
Чуть различить над черными вратами
Все там же, где и много лет подряд,
Тебя, кого распял я в этом храме.
И, постигая вновь бессилье лет,
Увидеть, цепенея потрясенно,
Едва заметный и спокойный свет,
Идущий из колен твоих точеных,
Из совершенной чаши живота,
Струящей бедер белых два потока,
Из груди перезрелого куста,
Огрузшего под неизлитым соком.
И не посметь поднять повыше взор,
Чтоб не ожечься встречным светлым взором,
В котором не мольба, не приговор,
А только жажда страсти и позора.
И вновь молить, прозрев исход судьбин,
Чтоб, помня все, ты все во мне простила
И мне б дала хоть луч, хотя б один
Твоей неистребимой, светлой силы.
В моей душе есть тайный темный храм,
Куда сбегаю от любой невзгоды.
И, сбросив у порога ветхий хлам,
Нагой вступаю под немые своды.
Ступни босые пьют прохладу плит,
Глаза вбирают сумрак сероватый.
Слепая злоба, гордость, ложный стыд —
Все унеслось, ненужное, куда-то.
Смирение осталось. И еще —
Желанье опуститься на колени,
Накрывшись темнотою, как плащом,
Поцеловать алтарные ступени
И, вперив взгляд в зиянье царских врат,
Чуть различить над черными вратами
Все там же, где и много лет подряд,
Тебя, кого распял я в этом храме.
И, постигая вновь бессилье лет,
Увидеть, цепенея потрясенно,
Едва заметный и спокойный свет,
Идущий из колен твоих точеных,
Из совершенной чаши живота,
Струящей бедер белых два потока,
Из груди перезрелого куста,
Огрузшего под неизлитым соком.
И не посметь поднять повыше взор,
Чтоб не ожечься встречным светлым взором,
В котором не мольба, не приговор,
А только жажда страсти и позора.
И вновь молить, прозрев исход судьбин,
Чтоб, помня все, ты все во мне простила
И мне б дала хоть луч, хотя б один
Твоей неистребимой, светлой силы.
Возвращение
В осенний день, под северным дождем
Набрел я на забытый старый дом.
Провалы окон сумрачно печальны,
Протяжен стон незапертых дверей,
И бродят в коридорах темных тайны
С глазами заблудившихся зверей.
Промозглый ветер суетливо, грубо,
Врываясь в окна, полный злобных сил,
Обои рвет, как рвут одежду с трупа
Ночные осквернители могил.
Здесь холодно, здесь только тлен и плесень,
Здесь пыль, вздымаясь, глушит слабый свет.
В гостиной здесь, в широком рваном кресле
Сидит, вся в черном, неподвижно Смерть.
Забыв о жизни, о ее заботах,
Она, застыв, глядит в небытие,
Как будто в доме совершилось что-то,
Навеки приковавшее ее.
Я, каменея пред ее чертами,
Смотрю, вдыхая сладковатый тлен,
На эти руки, желтыми костями
Лежащие на чашечках колен,
На сгорбленный остов, на плечи, зябко
Покрытые старушечьим платком,
На редкие седеющие прядки,
Растрепанные стылым сквозняком.
И вдруг заметил, задрожав всем телом,
Мерцающий в ее глазницах свет.
Она с вопросом жалобным глядела
В мои глаза. Я будто знал ответ?
И понял: я уже уйти не в силах,
Загадка мной владеет навсегда.
О, если б вспомнить, что же здесь случилось?
Что умерло? Или ушло куда?
Что здесь звенело, пело и смеялось?
Кто был любим? Кто и зачем убит?
Зачем в осеннем поле затерялся
Ненужный дом, в котором Смерть сидит?
Бездарный рок, меня толкая в спину,
Зачем вернул сюда?!
Чтоб здесь, в глуши,
Остался я, не смеющий покинуть
Забытый старый дом своей души.
В осенний день, под северным дождем
Набрел я на забытый старый дом.
Провалы окон сумрачно печальны,
Протяжен стон незапертых дверей,
И бродят в коридорах темных тайны
С глазами заблудившихся зверей.
Промозглый ветер суетливо, грубо,
Врываясь в окна, полный злобных сил,
Обои рвет, как рвут одежду с трупа
Ночные осквернители могил.
Здесь холодно, здесь только тлен и плесень,
Здесь пыль, вздымаясь, глушит слабый свет.
В гостиной здесь, в широком рваном кресле
Сидит, вся в черном, неподвижно Смерть.
Забыв о жизни, о ее заботах,
Она, застыв, глядит в небытие,
Как будто в доме совершилось что-то,
Навеки приковавшее ее.
Я, каменея пред ее чертами,
Смотрю, вдыхая сладковатый тлен,
На эти руки, желтыми костями
Лежащие на чашечках колен,
На сгорбленный остов, на плечи, зябко
Покрытые старушечьим платком,
На редкие седеющие прядки,
Растрепанные стылым сквозняком.
И вдруг заметил, задрожав всем телом,
Мерцающий в ее глазницах свет.
Она с вопросом жалобным глядела
В мои глаза. Я будто знал ответ?
И понял: я уже уйти не в силах,
Загадка мной владеет навсегда.
О, если б вспомнить, что же здесь случилось?
Что умерло? Или ушло куда?
Что здесь звенело, пело и смеялось?
Кто был любим? Кто и зачем убит?
Зачем в осеннем поле затерялся
Ненужный дом, в котором Смерть сидит?
Бездарный рок, меня толкая в спину,
Зачем вернул сюда?!
Чтоб здесь, в глуши,
Остался я, не смеющий покинуть
Забытый старый дом своей души.
NN* (по Лермонтову)
Пришла пора тебя благодарить.
Спасибо за разлуки и потери,
За то, что предо мною плотно двери
Решилась наконец-то ты закрыть,
За то, что был я жалок и смешон,
Что не ходил, а ползал по планете.
И при весеннем, мир слепящем свете
Во тьму глухую был я погружен
(Теперь я знаю, что такое ад,
За то тебе спасибо, мой Вергилий;
Я думаю, ни с кем не проходили
Так тщательно круги его подряд),
Что встал я над страстями и судьбой
И, от твоей освободившись власти,
Смог снова ощутить, как мир прекрасен,
И без тебя — не меньше, чем с тобой.
Еще успел я захватить весну,
Ее грозы короткой вдохновенье,
Древесных соков тайное бурленье,
Предутренний мороз и тишину,
Когда прозрачный тоненький ледок
Сковал разлив на несколько мгновений,
И воздух чист, как в первый день творенья,
Когда еще был первый грех далек,
И первые предтрели соловья -
Короткий звук, попытки робкой вроде…
Тебе навечно благодарен я.
Да только вечность эта на исходе.
Пришла пора тебя благодарить.
Спасибо за разлуки и потери,
За то, что предо мною плотно двери
Решилась наконец-то ты закрыть,
За то, что был я жалок и смешон,
Что не ходил, а ползал по планете.
И при весеннем, мир слепящем свете
Во тьму глухую был я погружен
(Теперь я знаю, что такое ад,
За то тебе спасибо, мой Вергилий;
Я думаю, ни с кем не проходили
Так тщательно круги его подряд),
Что встал я над страстями и судьбой
И, от твоей освободившись власти,
Смог снова ощутить, как мир прекрасен,
И без тебя — не меньше, чем с тобой.
Еще успел я захватить весну,
Ее грозы короткой вдохновенье,
Древесных соков тайное бурленье,
Предутренний мороз и тишину,
Когда прозрачный тоненький ледок
Сковал разлив на несколько мгновений,
И воздух чист, как в первый день творенья,
Когда еще был первый грех далек,
И первые предтрели соловья -
Короткий звук, попытки робкой вроде…
Тебе навечно благодарен я.
Да только вечность эта на исходе.
Подражание
Франсуа Вийону
Я все хочу изведать сам:
Познанья страстное томленье,
Мечтанья мысли по ночам
В бесплодных поисках решенья
И, как от муки избавленье, —
Свет истины в конце пути,
Что опален огнем сомненья.
Я через все хочу пройти.
Хочу я верить соловьям,
Поющим в сумраке вечернем,
Любимым ласковым очам,
Порою лгавшим без стесненья.
Греша, стыдясь и без зазренья,
Хочу я тайно пронести
Святую веру в искупленье.
И через все хочу пройти.
И через ненависть к врагам,
Глухое едкое презренье,
Через доверчивость к друзьям,
Слепое сердца откровенье,
И через радость обновленья,
И боль последнего «прости»,
И через жизнь, и через тленье —
Я через все хочу пройти.
Пусть мне с коварным сожаленьем
Кричат, что сгибну я в пути
Без пониманья и прощенья.
Я через все хочу пройти.
Франсуа Вийону
Я все хочу изведать сам:
Познанья страстное томленье,
Мечтанья мысли по ночам
В бесплодных поисках решенья
И, как от муки избавленье, —
Свет истины в конце пути,
Что опален огнем сомненья.
Я через все хочу пройти.
Хочу я верить соловьям,
Поющим в сумраке вечернем,
Любимым ласковым очам,
Порою лгавшим без стесненья.
Греша, стыдясь и без зазренья,
Хочу я тайно пронести
Святую веру в искупленье.
И через все хочу пройти.
И через ненависть к врагам,
Глухое едкое презренье,
Через доверчивость к друзьям,
Слепое сердца откровенье,
И через радость обновленья,
И боль последнего «прости»,
И через жизнь, и через тленье —
Я через все хочу пройти.
Пусть мне с коварным сожаленьем
Кричат, что сгибну я в пути
Без пониманья и прощенья.
Я через все хочу пройти.
Декабрь, 1991
(традиционный сбор)
В те годы давние мы с вами,
Как повелось среди парней,
Друг друга звали мужиками
И руки жали побольней.
Мужик — и, значит, слово круто,
Мужик — и, значит, с кулаком
Ты выйдешь на врага за друга,
Что тоже звался мужиком.
От правды мы не убегали,
Мы шли за нею до конца,
Когда в лицо ее бросали,
Не пряча своего лица.
И коль объятья — то до хруста,
А коль любовь — то на века.
Мужик — еще и сила чувства,
Не только сила кулака.
Но годы шли, нас шлифовали
Науки, жены и судьба.
И мы все чаще называли
Интеллигентами себя.
Мы научились лгать правдиво,
Не отводя спокойных глаз,
Интеллигентно и красиво
Любить, душою не трудясь.
Мы что-то делаем, коль можем,
Трудясь за плату и за страх, —
Интеллигентные вельможи
При обнаглевших королях.
И — шествовать, но не бежать нам.
И респектабельных гостей
Встречать не крепким рук пожатьем,
А прилипанием кистей.
Когда же спросят нас об этом,
Ответить трудно прямиком:
Что ж лучше — стать интеллигентом
Или остаться мужиком?
(традиционный сбор)
В те годы давние мы с вами,
Как повелось среди парней,
Друг друга звали мужиками
И руки жали побольней.
Мужик — и, значит, слово круто,
Мужик — и, значит, с кулаком
Ты выйдешь на врага за друга,
Что тоже звался мужиком.
От правды мы не убегали,
Мы шли за нею до конца,
Когда в лицо ее бросали,
Не пряча своего лица.
И коль объятья — то до хруста,
А коль любовь — то на века.
Мужик — еще и сила чувства,
Не только сила кулака.
Но годы шли, нас шлифовали
Науки, жены и судьба.
И мы все чаще называли
Интеллигентами себя.
Мы научились лгать правдиво,
Не отводя спокойных глаз,
Интеллигентно и красиво
Любить, душою не трудясь.
Мы что-то делаем, коль можем,
Трудясь за плату и за страх, —
Интеллигентные вельможи
При обнаглевших королях.
И — шествовать, но не бежать нам.
И респектабельных гостей
Встречать не крепким рук пожатьем,
А прилипанием кистей.
Когда же спросят нас об этом,
Ответить трудно прямиком:
Что ж лучше — стать интеллигентом
Или остаться мужиком?
Ностальгия
Мы очень устали. Работе не рады.
Рассветы нам новые беды пророчат.
Закаты безжизненны.
А в Ленинграде
Еще не закончились белые ночи.
Глазам примелькались, как серые слайды,
Бесцветные лица знакомых и прочих
Друзей утомительных.
А в Ленинграде
Еще не закончились белые ночи.
Нам уши измучили громы парадов,
Победных реляций галдящие строчки
И здравицы стадные.
А в Ленинграде
Еще не закончились белые ночи.
Уж с кровью своею не в силах мы сладить,
Она пулеметом в виски наши строчит,
Обои забрызганы.
А в Ленинграде
Еще не закончились белые ночи.
С неба льет
Прозрачный свет,
Как идет
Прозрачный снег,
Невский пуст,
Нева пуста,
Бродит грусть
По всем мостам,
Невский тих,
Нева тиха,
Надо б стих,
Да нет стиха,
Нет ни слов,
Ни ритма нет,
Замело
Весь парапет
Серебром,
Волна блестит.
За углом
Сугроб лежит.
Этот снег
Неведом нам.
Нас там нет.
Мы будем там?
Мы очень устали. Работе не рады.
Рассветы нам новые беды пророчат.
Закаты безжизненны.
А в Ленинграде
Еще не закончились белые ночи.
Глазам примелькались, как серые слайды,
Бесцветные лица знакомых и прочих
Друзей утомительных.
А в Ленинграде
Еще не закончились белые ночи.
Нам уши измучили громы парадов,
Победных реляций галдящие строчки
И здравицы стадные.
А в Ленинграде
Еще не закончились белые ночи.
Уж с кровью своею не в силах мы сладить,
Она пулеметом в виски наши строчит,
Обои забрызганы.
А в Ленинграде
Еще не закончились белые ночи.
С неба льет
Прозрачный свет,
Как идет
Прозрачный снег,
Невский пуст,
Нева пуста,
Бродит грусть
По всем мостам,
Невский тих,
Нева тиха,
Надо б стих,
Да нет стиха,
Нет ни слов,
Ни ритма нет,
Замело
Весь парапет
Серебром,
Волна блестит.
За углом
Сугроб лежит.
Этот снег
Неведом нам.
Нас там нет.
Мы будем там?
***
Ты не гляди с удивлением горьким,
Не упрекай, что неверно я жил,
Что не умел быть холодным и зорким,
Что не уму, а страстям я служил.
Нынче в душе поселилась усталость,
Слизью ползет, залила все углы.
Просто во мне ничего не осталось,
Кроме того, в чем обманут я был.
Посвящается деду
37-й
Я сейчас. Только ноги, как плети,
И ступни — два сверлящих огня.
Подождите…
Не надо…
Не бейте…
Все равно ведь не чувствую я.
Конвоир, молодой, здоровый,
Все спешит, не поймет — беда, —
Что и камера кажется домом,
Коль идешь из нее в никуда.
Отчего так шаги грохочут,
Все раскатистей, все грозней?
Отдает мне последние почести
Строй тюремных немых дверей.
Чу! Вот песня:
«Ты помнишь, товарищ, как вместе…»
Не надо песен.
Ничего я не помню сейчас.
С потолка кто-то черный свесил
Немигающий желтый глаз.
Колокольчик ключей погребально поет,
Вторит низко ему
Звон железных ворот,
Динь-динь-динь,
Там-там,
Динь-динь-динь,
Там-там.
Ночь открылась глубоким вздохом.
Каждый шаг — нерешенный вопрос.
Холод легкие сжал жестоко,
Бросил сердце на иглы звезд.
Аргументом конечным и веским
Смотрит черный зрачок ружья.
Дорогие мои, советские!..
До чего же тверда земля.
37-й
Я сейчас. Только ноги, как плети,
И ступни — два сверлящих огня.
Подождите…
Не надо…
Не бейте…
Все равно ведь не чувствую я.
Конвоир, молодой, здоровый,
Все спешит, не поймет — беда, —
Что и камера кажется домом,
Коль идешь из нее в никуда.
Отчего так шаги грохочут,
Все раскатистей, все грозней?
Отдает мне последние почести
Строй тюремных немых дверей.
Чу! Вот песня:
«Ты помнишь, товарищ, как вместе…»
Не надо песен.
Ничего я не помню сейчас.
С потолка кто-то черный свесил
Немигающий желтый глаз.
Колокольчик ключей погребально поет,
Вторит низко ему
Звон железных ворот,
Динь-динь-динь,
Там-там,
Динь-динь-динь,
Там-там.
Ночь открылась глубоким вздохом.
Каждый шаг — нерешенный вопрос.
Холод легкие сжал жестоко,
Бросил сердце на иглы звезд.
Аргументом конечным и веским
Смотрит черный зрачок ружья.
Дорогие мои, советские!..
До чего же тверда земля.
Никогда не верьте…
(может быть, песня)
Никогда не верьте детским сказкам
И романам взрослым ни на грош,
Никогда не верьте нежным ласкам
И не верьте в сладостную дрожь,
Никогда не верьте буйным веснам
И не верьте в тихий листопад,
Потому что верить очень просто,
Очень сложно уходить назад.
Уходить в безверие и ветер,
Уходить в отчаянье угроз,
Уходить туда, где плачут дети,
И никто им не стирает слез.
Потому не верьте умным взглядам
И не верьте добрым дуракам,
Праздничным, торжественным парадам,
Нищим умоляющим рукам.
Если ж надо верить вам во что-то,
Верьте, не теряя головы,
Только в то, что вы еще живете,
Только в то, что будете мертвы.
Что никто вам сердце не подарит
(Все сердца распроданы давно),
Что однажды пуля вас ударит —
В спину или в лоб. Не все ль равно?
(может быть, песня)
Никогда не верьте детским сказкам
И романам взрослым ни на грош,
Никогда не верьте нежным ласкам
И не верьте в сладостную дрожь,
Никогда не верьте буйным веснам
И не верьте в тихий листопад,
Потому что верить очень просто,
Очень сложно уходить назад.
Уходить в безверие и ветер,
Уходить в отчаянье угроз,
Уходить туда, где плачут дети,
И никто им не стирает слез.
Потому не верьте умным взглядам
И не верьте добрым дуракам,
Праздничным, торжественным парадам,
Нищим умоляющим рукам.
Если ж надо верить вам во что-то,
Верьте, не теряя головы,
Только в то, что вы еще живете,
Только в то, что будете мертвы.
Что никто вам сердце не подарит
(Все сердца распроданы давно),
Что однажды пуля вас ударит —
В спину или в лоб. Не все ль равно?
Верлибры
***
Я хочу пройти по твоему сердцу
я хочу
пройти
по твоему
сердцу
как плуг проходит по весенней земле
я хочу оставить на нем след как борозду
в которой будут светиться вечно
синие цветы твоей любви ко мне…
***
Она ушла.
И если
ты не плачешь
не значит это
что ты
не хочешь плакать
просто
в тебе не могут родиться слезы,
потому что
душа твоя — пустыня.
***
Я хочу пройти по твоему сердцу
я хочу
пройти
по твоему
сердцу
как плуг проходит по весенней земле
я хочу оставить на нем след как борозду
в которой будут светиться вечно
синие цветы твоей любви ко мне…
***
Она ушла.
И если
ты не плачешь
не значит это
что ты
не хочешь плакать
просто
в тебе не могут родиться слезы,
потому что
душа твоя — пустыня.
Нине
ВРЕМЕНА ЛЮБВИ
I. Зима
Декабрь
Ну что ж, расстанемся, пожалуй,
Уйдем в холодные дома.
Нас обжигавшие пожары
Погасит снежная зима.
Начнут усидчиво метели
Сугробов лабиринт плести.
И даже если б захотели —
Нам друг до друга не дойти.
Меж нами — смутное ненастье,
И мечется в его тисках
Планета нашей грустной страсти.
И мы — на разных полюсах.
Январь
Я не знаю, что мне делать,
Ни остаться, ни уйти.
Будет вихрь холодный, белый
Фонари всю ночь крутить.
Будут белые собаки
Выть всю ночь из-за угла,
И в холодном белом мраке
Будут плакать духи зла.
Мне с тобой все холоднее,
Я давно бы убежал,
Да никак не развиднеет,
Будто солнце бес украл.
Все такой же сумрак белый,
Не видать своей руки,
И не знаю, что мне делать,
Как спасаться от тоски.
Был бы я поменьше пуган,
Не боялся б дверь открыть,
Убежать за белый угол
И собакою завыть.
Февраль
Февраль додувает последние ветры,
Глаза застилает метелью последней.
Последний вопрос, все еще без ответа,
Стекает слезой по щеке моей бледной.
II. Весна
Интродукция
Весна вступает, горько хмурясь,
Как грешник в Дантовы круги,
По грязным коридорам улиц
Толпа печатает шаги,
И солнце так давно не светит,
Так долго снег стекает с крыш…
И я все жду, что ты ответишь.
А ты молчишь.
Молчишь.
Молчишь.
Март
Тебя в толпе я видел среди зала.
Была печальна, в черном и бледна.
Кого-то взглядом в ярусах искала,
Но не нашла. Моя ли в том вина?
Такие просто времена настали —
Весна, ветра сырые, мокрый снег,
Еще на север не вернулись стаи,
И не рассеян серый зимний свет,
Еще цветы непахнущи и блеклы,
С печатью душных, пыльных парников.
Болеет март.
В глазах сознанье меркнет,
Синеют пальцы,
Леденеет кровь,
Постель грязна,
В подтеках ржавых стены,
В забеленном окне тускнеет свет.
Болеет март.
Моей души антенны
Тебя все ищут в хаосе планет
И не находят. Чуждые сигналы
Заполонили чуткий мой эфир.
А ты — бледна и в черном — среди зала.
Вокруг толпа. Пустой и скучный мир.
Апрель
Лицо свое в чужих теряю лицах,
Теряю руки в сонме чуждых рук
И каждый день спешу привычно влиться
В однообразье слов и дел.
Но вдруг,
Прорвав закрытых взглядов вереницу,
Мелькнул, и отвергая, и маня,
Косящий взгляд строптивой кобылицы,
Смятенно поджидающей коня.
Исчез. Но лишь его призыву внемлю,
Знакомый запах жадно ноздри вздул.
По первым травам!
Вспарывая землю!
Летит в апрель моих страстей табун!
Май
Послушайте, девушка, я Вас не знаю,
Вы меня — тоже.
Давайте станем носиться по маю —
Буйные лошади.
Послушайте, девушка с голубыми глазами,
С бедрами тонкими,
Давайте я что-нибудь Вам сыграю
Весеннее, звонкое,
Давайте я голову Вам заморочу!
Склонюсь слугой.
Поверьте, я очень бываю хороший —
Всегда с другой,
Но с Вами, но с Вами, мелькнувшая, с Вами
Всегда б такой…
Давайте станем носиться по маю —
Кобыла и Конь!
III. Лето
Я думал, ничто уж не тронет души,
Все будет поверх, безразлично и зыбко.
Но вдруг — наважденье. Иль просто ошибка?
И все же — постой, оглянись, не спеши.
Как пруд зацветает в июльской тиши,
В кольце ивняка, в серебристой дремоте,
Так жду я недвижности духа и плоти.
И ты — погоди, оглянись, не спеши.
Давай отдохнем от мелькания чувств,
Мелькания рук и мелькания взглядов,
Погрузимся в то, что безгласно, безглазо,
Чтоб слышать ликующей мессы искус.
За что и какой мы заплатим ценой,
Куда уж исчислить нам в этом бедламе?!
А сокол, взмахнуть не успевший крылами,
Паденье свое превращает в покой.
И пусть в перехваченном горле першит,
Пусть музыку нашу подстрелят на взлете.
Но нежность души и разнеженность плоти —
Прекрасны.
Постой…
Оглянись…
Не-спе-ши…
IV. Осень
Нет! Только не забудь!
Пусть мне — печаль,
Пусть — боль и стон,
Пусть — от бессилья ярость.
Возненавидь.
Отторгни.
Развенчай.
Но — не забудь…
Поверь в мою бездарность,
Втопчи презреньем в глину вязких дней,
Жги жгучей желчью жалости и смеха,
Смотри с недоуменьем умным сверху,
Как припадаю я к руке твоей.
Устань делить моих уныний груз.
Не отвечай звонкам. Запри все двери.
Задерни шторы плотные. И пусть
Недвижные, пустынные качели
В твоем дворе намокнут под дождем,
И красный лист к сырой доске прилипнет.
И, думаю, не оттого ты всхлипнешь,
Что за окном тебя никто не ждет.
И ты зажжешь во всей квартире свет
И, кутаясь в халат от зябкой дрожи,
Сдержать не сможешь медленные слезы,
Которым, видит Бог, причины нет.
Оденешься спеша, сбежишь к друзьям,
Уйдешь в дела, в знакомое круженье
И будешь удивляться тем слезам,
Как странному и злому наважденью.
Привычный мир. Привычные слова.
Привычные маршруты чувств и тела.
А до меня тебе какое дело?
Коль ты привычно пред собой права.
Но —
Не забудь!
Внезапно ослепя,
Тебе подарит память откровенье
О том, необходимом для тебя,
Что делает
Мое
Прикосновенье.
V. Предзимье
Приближается время итогов,
Приближается грустное знанье.
Как осенняя, в лужах, дорога,
Расползается жизнь.
Под дождями,
Увязая, идти все труднее,
Безнадежно сбиваешься с курса,
Все прерывистей, реже, слабее
Бьются мыслей усталые пульсы.
Что прошло? Удивительно мало:
Жизнь прошла, коротка, несвободна.
Ветка яблок зеленых увяла,
Не дозрев этим летом холодным.
Наше время —
Холодное лето.
Наше время —
Дождливые зимы.
Под холодным искусственным светом
В безвоздушных теплицах росли мы.
И, за солнце фонарь принимая,
Наливались мы лживой отвагой…
Ах, как ветер листвою играет,
Словно грязной измятой бумагой,
Словно нашим стихом несвершённым,
Незамеченной мыслью и болью,
Словно нашим дитём нерождённым
И придуманной нами любовью.
Скоро снег…
ВРЕМЕНА ЛЮБВИ
I. Зима
Декабрь
Ну что ж, расстанемся, пожалуй,
Уйдем в холодные дома.
Нас обжигавшие пожары
Погасит снежная зима.
Начнут усидчиво метели
Сугробов лабиринт плести.
И даже если б захотели —
Нам друг до друга не дойти.
Меж нами — смутное ненастье,
И мечется в его тисках
Планета нашей грустной страсти.
И мы — на разных полюсах.
Январь
Я не знаю, что мне делать,
Ни остаться, ни уйти.
Будет вихрь холодный, белый
Фонари всю ночь крутить.
Будут белые собаки
Выть всю ночь из-за угла,
И в холодном белом мраке
Будут плакать духи зла.
Мне с тобой все холоднее,
Я давно бы убежал,
Да никак не развиднеет,
Будто солнце бес украл.
Все такой же сумрак белый,
Не видать своей руки,
И не знаю, что мне делать,
Как спасаться от тоски.
Был бы я поменьше пуган,
Не боялся б дверь открыть,
Убежать за белый угол
И собакою завыть.
Февраль
Февраль додувает последние ветры,
Глаза застилает метелью последней.
Последний вопрос, все еще без ответа,
Стекает слезой по щеке моей бледной.
II. Весна
Интродукция
Весна вступает, горько хмурясь,
Как грешник в Дантовы круги,
По грязным коридорам улиц
Толпа печатает шаги,
И солнце так давно не светит,
Так долго снег стекает с крыш…
И я все жду, что ты ответишь.
А ты молчишь.
Молчишь.
Молчишь.
Март
Тебя в толпе я видел среди зала.
Была печальна, в черном и бледна.
Кого-то взглядом в ярусах искала,
Но не нашла. Моя ли в том вина?
Такие просто времена настали —
Весна, ветра сырые, мокрый снег,
Еще на север не вернулись стаи,
И не рассеян серый зимний свет,
Еще цветы непахнущи и блеклы,
С печатью душных, пыльных парников.
Болеет март.
В глазах сознанье меркнет,
Синеют пальцы,
Леденеет кровь,
Постель грязна,
В подтеках ржавых стены,
В забеленном окне тускнеет свет.
Болеет март.
Моей души антенны
Тебя все ищут в хаосе планет
И не находят. Чуждые сигналы
Заполонили чуткий мой эфир.
А ты — бледна и в черном — среди зала.
Вокруг толпа. Пустой и скучный мир.
Апрель
Лицо свое в чужих теряю лицах,
Теряю руки в сонме чуждых рук
И каждый день спешу привычно влиться
В однообразье слов и дел.
Но вдруг,
Прорвав закрытых взглядов вереницу,
Мелькнул, и отвергая, и маня,
Косящий взгляд строптивой кобылицы,
Смятенно поджидающей коня.
Исчез. Но лишь его призыву внемлю,
Знакомый запах жадно ноздри вздул.
По первым травам!
Вспарывая землю!
Летит в апрель моих страстей табун!
Май
Послушайте, девушка, я Вас не знаю,
Вы меня — тоже.
Давайте станем носиться по маю —
Буйные лошади.
Послушайте, девушка с голубыми глазами,
С бедрами тонкими,
Давайте я что-нибудь Вам сыграю
Весеннее, звонкое,
Давайте я голову Вам заморочу!
Склонюсь слугой.
Поверьте, я очень бываю хороший —
Всегда с другой,
Но с Вами, но с Вами, мелькнувшая, с Вами
Всегда б такой…
Давайте станем носиться по маю —
Кобыла и Конь!
III. Лето
Я думал, ничто уж не тронет души,
Все будет поверх, безразлично и зыбко.
Но вдруг — наважденье. Иль просто ошибка?
И все же — постой, оглянись, не спеши.
Как пруд зацветает в июльской тиши,
В кольце ивняка, в серебристой дремоте,
Так жду я недвижности духа и плоти.
И ты — погоди, оглянись, не спеши.
Давай отдохнем от мелькания чувств,
Мелькания рук и мелькания взглядов,
Погрузимся в то, что безгласно, безглазо,
Чтоб слышать ликующей мессы искус.
За что и какой мы заплатим ценой,
Куда уж исчислить нам в этом бедламе?!
А сокол, взмахнуть не успевший крылами,
Паденье свое превращает в покой.
И пусть в перехваченном горле першит,
Пусть музыку нашу подстрелят на взлете.
Но нежность души и разнеженность плоти —
Прекрасны.
Постой…
Оглянись…
Не-спе-ши…
IV. Осень
Нет! Только не забудь!
Пусть мне — печаль,
Пусть — боль и стон,
Пусть — от бессилья ярость.
Возненавидь.
Отторгни.
Развенчай.
Но — не забудь…
Поверь в мою бездарность,
Втопчи презреньем в глину вязких дней,
Жги жгучей желчью жалости и смеха,
Смотри с недоуменьем умным сверху,
Как припадаю я к руке твоей.
Устань делить моих уныний груз.
Не отвечай звонкам. Запри все двери.
Задерни шторы плотные. И пусть
Недвижные, пустынные качели
В твоем дворе намокнут под дождем,
И красный лист к сырой доске прилипнет.
И, думаю, не оттого ты всхлипнешь,
Что за окном тебя никто не ждет.
И ты зажжешь во всей квартире свет
И, кутаясь в халат от зябкой дрожи,
Сдержать не сможешь медленные слезы,
Которым, видит Бог, причины нет.
Оденешься спеша, сбежишь к друзьям,
Уйдешь в дела, в знакомое круженье
И будешь удивляться тем слезам,
Как странному и злому наважденью.
Привычный мир. Привычные слова.
Привычные маршруты чувств и тела.
А до меня тебе какое дело?
Коль ты привычно пред собой права.
Но —
Не забудь!
Внезапно ослепя,
Тебе подарит память откровенье
О том, необходимом для тебя,
Что делает
Мое
Прикосновенье.
V. Предзимье
Приближается время итогов,
Приближается грустное знанье.
Как осенняя, в лужах, дорога,
Расползается жизнь.
Под дождями,
Увязая, идти все труднее,
Безнадежно сбиваешься с курса,
Все прерывистей, реже, слабее
Бьются мыслей усталые пульсы.
Что прошло? Удивительно мало:
Жизнь прошла, коротка, несвободна.
Ветка яблок зеленых увяла,
Не дозрев этим летом холодным.
Наше время —
Холодное лето.
Наше время —
Дождливые зимы.
Под холодным искусственным светом
В безвоздушных теплицах росли мы.
И, за солнце фонарь принимая,
Наливались мы лживой отвагой…
Ах, как ветер листвою играет,
Словно грязной измятой бумагой,
Словно нашим стихом несвершённым,
Незамеченной мыслью и болью,
Словно нашим дитём нерождённым
И придуманной нами любовью.
Скоро снег…
***
Мы те же и не те же.
Волнуемся все реже,
Все реже ходим прямо,
Все менее упрямы,
Все более спокойны —
Своих чинов достойны,
Своей достойны доли.
Ни менее, ни более.
Уродливость прострации
Мы рядим в декорации,
Смеемся, будто служим,
И плачем, если нужно.
И нас, во всем удачных,
От А до Я прозрачных,
Любить никто не может
И ненавидеть — тоже.
Мы сами любим умно,
Спокойно и бесшумно.
И только как-то ночью
В тревоге странной вскочишь,
Что что-то не допето,
Что кто-то брошен где-то
Без помощи, без слова…
И засыпаешь снова.
Мы те же и не те же.
Волнуемся все реже,
Все реже ходим прямо,
Все менее упрямы,
Все более спокойны —
Своих чинов достойны,
Своей достойны доли.
Ни менее, ни более.
Уродливость прострации
Мы рядим в декорации,
Смеемся, будто служим,
И плачем, если нужно.
И нас, во всем удачных,
От А до Я прозрачных,
Любить никто не может
И ненавидеть — тоже.
Мы сами любим умно,
Спокойно и бесшумно.
И только как-то ночью
В тревоге странной вскочишь,
Что что-то не допето,
Что кто-то брошен где-то
Без помощи, без слова…
И засыпаешь снова.
Бред
Меня всю ночь тревожат сны:
Я все бегу, я все спасаюсь
И от отчаянья бросаюсь
Вниз головою с вышины.
Другая всякий раз она:
То небоскреб над мрачной бездной,
То горный кряж, угрюмый, снежный,
То просто ад — провал без дна.
Но держит пустота меня,
Не падаю, а повисаю.
В поту холодном просыпаюсь
И жду, томясь, начала дня.
И день приходит, так не нов.
Меня везде тревожат взгляды,
Им от меня чего-то надо,
Каких-то дел, каких-то слов.
Кого-то я недолюбил,
Кому-то недодал заботы,
Незабываемое что-то
Неосторожно позабыл,
У той — надежд не оправдал,
Тому — опасным вышел другом,
Другой — ненужную услугу
В момент ненужный оказал.
Кругом, пред всеми виноват,
Хотя вины не ощущаю,
Но все вернее замечаю,
Как взгляды зло меня корят.
И, не оправдан, не прощен,
Я вновь бегу, я вновь спасаюсь.
И в голове моей, смещаясь,
Перемешались явь и сон.
Меня всю ночь тревожат сны:
Я все бегу, я все спасаюсь
И от отчаянья бросаюсь
Вниз головою с вышины.
Другая всякий раз она:
То небоскреб над мрачной бездной,
То горный кряж, угрюмый, снежный,
То просто ад — провал без дна.
Но держит пустота меня,
Не падаю, а повисаю.
В поту холодном просыпаюсь
И жду, томясь, начала дня.
И день приходит, так не нов.
Меня везде тревожат взгляды,
Им от меня чего-то надо,
Каких-то дел, каких-то слов.
Кого-то я недолюбил,
Кому-то недодал заботы,
Незабываемое что-то
Неосторожно позабыл,
У той — надежд не оправдал,
Тому — опасным вышел другом,
Другой — ненужную услугу
В момент ненужный оказал.
Кругом, пред всеми виноват,
Хотя вины не ощущаю,
Но все вернее замечаю,
Как взгляды зло меня корят.
И, не оправдан, не прощен,
Я вновь бегу, я вновь спасаюсь.
И в голове моей, смещаясь,
Перемешались явь и сон.
Предчувствия
Все гляжу, безнадежно ревнуя,
На неласковый профиль твой.
Не люблю я тебя такую,
Ты не будь со мною такой.
На себе я узнал твою силу,
Помню злой усмешки оскал.
А в кошачьих глазах застыла
Малахитовая тоска.
Знаю, будешь когда-нибудь плакать,
Сдавшись в долгой, ненужной борьбе.
Но и если ты станешь мне плахой,
Все равно я приду к тебе,
Прикорну на груди твоей тише,
Чем речушка под летней луной,
И усну.
И уже не услышу,
Как топор просвистит надо мной.
**
Пусть я немощен стану и тих,
C тусклым взглядом, с опавшей душой…
Лишь бы знать мне, хотя б от других,
Что ты есть и тебе хорошо,
И почувствовать только на миг
Эту память о давней весне —
Ток тепла от ладоней твоих,
Не сомкнувшихся все же на мне.
Все гляжу, безнадежно ревнуя,
На неласковый профиль твой.
Не люблю я тебя такую,
Ты не будь со мною такой.
На себе я узнал твою силу,
Помню злой усмешки оскал.
А в кошачьих глазах застыла
Малахитовая тоска.
Знаю, будешь когда-нибудь плакать,
Сдавшись в долгой, ненужной борьбе.
Но и если ты станешь мне плахой,
Все равно я приду к тебе,
Прикорну на груди твоей тише,
Чем речушка под летней луной,
И усну.
И уже не услышу,
Как топор просвистит надо мной.
**
Пусть я немощен стану и тих,
C тусклым взглядом, с опавшей душой…
Лишь бы знать мне, хотя б от других,
Что ты есть и тебе хорошо,
И почувствовать только на миг
Эту память о давней весне —
Ток тепла от ладоней твоих,
Не сомкнувшихся все же на мне.
Песни
Зимний дождь
Как летят, с ног сбивая, года,
Словно горный бесшумный обвал,
Словно кончится скоро игра —
Та, что каждый уже проиграл.
И в проигранной этой игре,
Где борьба не за честь, а за страх,
Все нелепо, как дождь в декабре, (2 раза)
Все нелепо, как снег на цветах.
А ведь было (припомнить бы что) —
И на равных как будто игра,
И в прозрачном тумане лицо,
И залитая солнцем пора,
И в той чистой, забытой поре
Было в наших глазах и губах
Все внезапно, как дождь в декабре, (2 раза)
Все нежданно, как снег на цветах.
Но проходит ночная печаль,
И опять нам в дорогу пора,
И удобно лежит на плечах
Наших суетных дней кабала.
И живущим в слепой кабале
Нам, свободным лишь в снах и в мечтах,
Все привычно — и дождь в декабре, (2 раза)
Все обычно — и снег на цветах.
Как летят, с ног сбивая, года,
Словно горный бесшумный обвал,
Словно кончится скоро игра —
Та, что каждый уже проиграл.
И в проигранной этой игре,
Где борьба не за честь, а за страх,
Все нелепо, как дождь в декабре, (2 раза)
Все нелепо, как снег на цветах.
А ведь было (припомнить бы что) —
И на равных как будто игра,
И в прозрачном тумане лицо,
И залитая солнцем пора,
И в той чистой, забытой поре
Было в наших глазах и губах
Все внезапно, как дождь в декабре, (2 раза)
Все нежданно, как снег на цветах.
Но проходит ночная печаль,
И опять нам в дорогу пора,
И удобно лежит на плечах
Наших суетных дней кабала.
И живущим в слепой кабале
Нам, свободным лишь в снах и в мечтах,
Все привычно — и дождь в декабре, (2 раза)
Все обычно — и снег на цветах.
Край света
Так просто раньше жили —
Земля была как блин,
Ее слоны, ее киты возили,
А если было трудно, (2 раза)
Все люди, как один,
На край земли за счастьем уходили.
Припев:
Пусть круглая наша планета,
Но счастье на ней мы найдем.
А где он, а где он, край света?
Он, может быть, здесь, за углом,
Он, может быть, здесь, за углом.
Летят века чредою,
Свершая тяжкий труд,
В кровавых битвах нет земле простоя.
Но люди тайно верят, (2 раза)
Что как-нибудь найдут
Край света за последнею звездою.
Припев
А мне так мало надо:
Чтоб был привал в пути,
Чтоб первый снег и нежен был, и сладок,
Чтоб мне на край судьбы (2 раза)
Вослед тебе прийти
И, свесив ножки, сесть с тобою рядом.
Припев
Так просто раньше жили —
Земля была как блин,
Ее слоны, ее киты возили,
А если было трудно, (2 раза)
Все люди, как один,
На край земли за счастьем уходили.
Припев:
Пусть круглая наша планета,
Но счастье на ней мы найдем.
А где он, а где он, край света?
Он, может быть, здесь, за углом,
Он, может быть, здесь, за углом.
Летят века чредою,
Свершая тяжкий труд,
В кровавых битвах нет земле простоя.
Но люди тайно верят, (2 раза)
Что как-нибудь найдут
Край света за последнею звездою.
Припев
А мне так мало надо:
Чтоб был привал в пути,
Чтоб первый снег и нежен был, и сладок,
Чтоб мне на край судьбы (2 раза)
Вослед тебе прийти
И, свесив ножки, сесть с тобою рядом.
Припев
Песня моему городу
Сколько раз, сколько раз мы прощались с тобой
Под вокзальный неумолчный гвалт,
И печаль ты свою прикрывал суетой,
Я ж свою под улыбкой скрывал.
Припев:
Я люблю проходить сквозь тебя налегке,
Сквозь твои пробираясь огни,
И бульваров кольцо у меня на руке,
На проспектах — на пальцах моих.
Пусть людская молва свой неправедный суд
Надо мной совершает кляня,
Пусть изменит любовь, пусть друзья предадут —
Мне опорою верность твоя.
Припев
Потемневший от бурь, поседевший от вьюг,
Полыхающий майским огнем,
Где б ни шел я, ни был, что б ни видел вокруг, —
Остаешься ты в сердце моем.
Припев
Сколько раз, сколько раз мы прощались с тобой
Под вокзальный неумолчный гвалт,
И печаль ты свою прикрывал суетой,
Я ж свою под улыбкой скрывал.
Припев:
Я люблю проходить сквозь тебя налегке,
Сквозь твои пробираясь огни,
И бульваров кольцо у меня на руке,
На проспектах — на пальцах моих.
Пусть людская молва свой неправедный суд
Надо мной совершает кляня,
Пусть изменит любовь, пусть друзья предадут —
Мне опорою верность твоя.
Припев
Потемневший от бурь, поседевший от вьюг,
Полыхающий майским огнем,
Где б ни шел я, ни был, что б ни видел вокруг, —
Остаешься ты в сердце моем.
Припев
Воспоминанье
о Дальнем Востоке
Бывает, что город становится тесным,
Становится город чужим,
И желтые стены, взмывая отвесно,
Врезаются в ночь, как ножи,
И давит усталости груз на плечо,
И радость уже не находишь ни в чем,
И хочешь умчаться
За брошенным счастьем
Туда, где беда нипочем.
Где тайга песню вечности поет,
И на сопках багульник цветет,
И лишь время придет — посмотри:
В океане тонет алое пламя зари.
Бывает, немилою милая станет,
И сам не поймешь, почему,
Как будто у сердца захлопнулись ставни,
И все погрузилось во тьму.
И сразу тогда вспоминаешь о той,
Что тайно живет за твоею мечтой.
И хочешь умчаться
За брошенным счастьем,
За вечной ее красотой.
Лишь она, как никто, тебя поймет,
Лишь она, как никто, тоскуя ждет,
День и ночь напролет, каждый час
Ожидает, не смыкая заплаканных глаз.
А время уходит, а годы уходят,
А дней опадают листы.
Чем ближе и ближе к черте мы подходим,
Тем дальше и дальше мечты.
И лишь не забытое чуткой душой
Вдруг вздрогнет в тебе то, что ты не нашел,
Захочешь умчаться
За брошенным счастьем,
А поезд давно отошел.
А тайга песню вечности поет,
И на сопках багульник цветет,
И лишь время придет — посмотри:
В океане тонет алое пламя зари.
о Дальнем Востоке
Бывает, что город становится тесным,
Становится город чужим,
И желтые стены, взмывая отвесно,
Врезаются в ночь, как ножи,
И давит усталости груз на плечо,
И радость уже не находишь ни в чем,
И хочешь умчаться
За брошенным счастьем
Туда, где беда нипочем.
Где тайга песню вечности поет,
И на сопках багульник цветет,
И лишь время придет — посмотри:
В океане тонет алое пламя зари.
Бывает, немилою милая станет,
И сам не поймешь, почему,
Как будто у сердца захлопнулись ставни,
И все погрузилось во тьму.
И сразу тогда вспоминаешь о той,
Что тайно живет за твоею мечтой.
И хочешь умчаться
За брошенным счастьем,
За вечной ее красотой.
Лишь она, как никто, тебя поймет,
Лишь она, как никто, тоскуя ждет,
День и ночь напролет, каждый час
Ожидает, не смыкая заплаканных глаз.
А время уходит, а годы уходят,
А дней опадают листы.
Чем ближе и ближе к черте мы подходим,
Тем дальше и дальше мечты.
И лишь не забытое чуткой душой
Вдруг вздрогнет в тебе то, что ты не нашел,
Захочешь умчаться
За брошенным счастьем,
А поезд давно отошел.
А тайга песню вечности поет,
И на сопках багульник цветет,
И лишь время придет — посмотри:
В океане тонет алое пламя зари.
Московский Дон Кихот
Он был смешным, всегда смущавшимся чего-то,
Входя в автобус, задевал за потолок.
И называли его в шутку Дон Кихотом,
Печальным рыцарем асфальтовых дорог.
А он, мечты своей друзьям открыть не смея
(Такой мечты ведь не откроешь никому),
Все бредил той неповторимой Дульсинеей,
Что подарить судьба должна была ему.
И встретил он ее, как, впрочем, вам известно,
И полюбил, как, впрочем, знаете и вы,
Хоть не в Испании, а в переулке Пресни,
Под синим небом летней, солнечной Москвы.
Себе казался он счастливым отчего-то,
Когда в глаза ее глубокие глядел.
Он в первый раз поцеловал ее в субботу…
А в воскресенье мир от боли заревел!
Надвинул каску, автомат взлетел на плечи,
Шинель короткая колен не достает.
Он всем врагам своим в бою назначил встречу,
Как тот идальго, что всегда шагал вперед.
Он целый мир хотел от пуль закрыть собою,
Но на войне так много пуль для одного…
И он упал, зажав остывшею рукою
Ее в окопы долетевшее письмо.
В каком краю, в какой земле, она не знает,
Он сделал самый свой последний трудный шаг,
Но каждый месяц, как обычно, посылает
Письмо, которому не нужен адресат.
Летят века, слезами землю омывая, (2 раза)
Но приглядись, вглядись попристальней и злей:
Все дон кихоты, дон кихоты умирают,
Недолюбив своих прекрасных дульсиней.
Он был смешным, всегда смущавшимся чего-то,
Входя в автобус, задевал за потолок.
И называли его в шутку Дон Кихотом,
Печальным рыцарем асфальтовых дорог.
А он, мечты своей друзьям открыть не смея
(Такой мечты ведь не откроешь никому),
Все бредил той неповторимой Дульсинеей,
Что подарить судьба должна была ему.
И встретил он ее, как, впрочем, вам известно,
И полюбил, как, впрочем, знаете и вы,
Хоть не в Испании, а в переулке Пресни,
Под синим небом летней, солнечной Москвы.
Себе казался он счастливым отчего-то,
Когда в глаза ее глубокие глядел.
Он в первый раз поцеловал ее в субботу…
А в воскресенье мир от боли заревел!
Надвинул каску, автомат взлетел на плечи,
Шинель короткая колен не достает.
Он всем врагам своим в бою назначил встречу,
Как тот идальго, что всегда шагал вперед.
Он целый мир хотел от пуль закрыть собою,
Но на войне так много пуль для одного…
И он упал, зажав остывшею рукою
Ее в окопы долетевшее письмо.
В каком краю, в какой земле, она не знает,
Он сделал самый свой последний трудный шаг,
Но каждый месяц, как обычно, посылает
Письмо, которому не нужен адресат.
Летят века, слезами землю омывая, (2 раза)
Но приглядись, вглядись попристальней и злей:
Все дон кихоты, дон кихоты умирают,
Недолюбив своих прекрасных дульсиней.
Туманы
На город туманы спускаются,
Скользят между крышами
И душат руками холодными ночные огни.
Девчонки, девчонки прощаются (2 раза)
Со своими мальчишками
И замуж уходят от них.
Девчонки в дома запираются
Примерными женами,
И лица туманом забелены, глаза не видны,
А где-то в тумане шатаются (2 раза)
Мальчишки влюбленные,
Которым девчонки нужны.
Мальчишкам припомнится давнее,
Давно позабытое:
Горячие россыпи солнечных монет золотых,
Во взгляде шальное желание (2раза)
И губы раскрытые,
И слово, слетевшее с них.
А в город туманы спускаются,
Скользят между крышами
И душат руками холодными ночные огни.
Девчонки, девчонки прощаются (2 раза)
Со своими мальчишками
И замуж уходят от них.
На город туманы спускаются,
Скользят между крышами
И душат руками холодными ночные огни.
Девчонки, девчонки прощаются (2 раза)
Со своими мальчишками
И замуж уходят от них.
Девчонки в дома запираются
Примерными женами,
И лица туманом забелены, глаза не видны,
А где-то в тумане шатаются (2 раза)
Мальчишки влюбленные,
Которым девчонки нужны.
Мальчишкам припомнится давнее,
Давно позабытое:
Горячие россыпи солнечных монет золотых,
Во взгляде шальное желание (2раза)
И губы раскрытые,
И слово, слетевшее с них.
А в город туманы спускаются,
Скользят между крышами
И душат руками холодными ночные огни.
Девчонки, девчонки прощаются (2 раза)
Со своими мальчишками
И замуж уходят от них.
Дождик-хулиган
(песня 1-го МОЛМИ)
В Москве девчонка не спала ночами,
Теряла килограммы и покой,
В Москве девчонка бредила горами (2 раза)
И моря глубочайшей синевой.
В Москве девчонка бредила любовью,
Горячей, как сожженный солнцем пляж,
В Москве девчонка бредила тобою, (2 раза)
А ты к ней не пришел в который раз.
А небо над палаткой трудно дышит,
Меж тучами просвета не видать,
А дождик-хулиган стучит по крыше (2 раза)
И снова не дает девчонке спать.
Девчонке в это долгое ненастье
Так хочется совсем немного сна,
Чтоб хоть во сне ей встретиться со счастьем, (2 раза)
Которого устала ждать она.
А небо над палаткой трудно дышит,
Меж тучами просвета не видать,
А дождик-хулиган стучит по крыше (2 раза)
И снова не дает девчонке спать.
(песня 1-го МОЛМИ)
В Москве девчонка не спала ночами,
Теряла килограммы и покой,
В Москве девчонка бредила горами (2 раза)
И моря глубочайшей синевой.
В Москве девчонка бредила любовью,
Горячей, как сожженный солнцем пляж,
В Москве девчонка бредила тобою, (2 раза)
А ты к ней не пришел в который раз.
А небо над палаткой трудно дышит,
Меж тучами просвета не видать,
А дождик-хулиган стучит по крыше (2 раза)
И снова не дает девчонке спать.
Девчонке в это долгое ненастье
Так хочется совсем немного сна,
Чтоб хоть во сне ей встретиться со счастьем, (2 раза)
Которого устала ждать она.
А небо над палаткой трудно дышит,
Меж тучами просвета не видать,
А дождик-хулиган стучит по крыше (2 раза)
И снова не дает девчонке спать.
Весна
Значит, снова весна, значит, снова тревоги,
Снова мир захлестнет голубая вода,
Значит, снова распутье перережет дороги, (2 раза)
Буйный мартовский ветер оборвет провода.
Значит, письма придут, не дождавшись, обратно
И слова улетят в безответную ночь.
Значит, в чем-то мы сами с тобой виноваты, (2 раза)
Если даже весна нам не может помочь. (2 раза)
Легкий ветер прошел, тихо волосы тронул,
Что-то ветками голых кустов прошептал.
Знаю, где-то глаза беззащитные тонут — (2 раза)
Те, что я столько раз неизменно спасал.
Значит, разные нам и мечты, и тревоги,
И уже не спасу я тебя никогда,
Потому что распутье перекрыло дороги, (2 раза)
Буйный мартовский ветер оборвал провода.
Значит, снова весна, значит, снова тревоги,
Снова мир захлестнет голубая вода,
Значит, снова распутье перережет дороги, (2 раза)
Буйный мартовский ветер оборвет провода.
Значит, письма придут, не дождавшись, обратно
И слова улетят в безответную ночь.
Значит, в чем-то мы сами с тобой виноваты, (2 раза)
Если даже весна нам не может помочь. (2 раза)
Легкий ветер прошел, тихо волосы тронул,
Что-то ветками голых кустов прошептал.
Знаю, где-то глаза беззащитные тонут — (2 раза)
Те, что я столько раз неизменно спасал.
Значит, разные нам и мечты, и тревоги,
И уже не спасу я тебя никогда,
Потому что распутье перекрыло дороги, (2 раза)
Буйный мартовский ветер оборвал провода.
Как бы цыганский романс
Опять глядишь зажженными глазами,
Опять тебе пропели журавли,
И за холмом коварные цыгане
Опять костры большие развели.
Припев:
Не надо этого, не надо этого!
Зачем тебе моя голова?
Зачем тебе моя карета белая?
Зачем тебе мои красивые слова?
Я знаю, будет ночь, дорога лунная,
И черный лес к обочине придет,
И голова моя, прекрасно-юная,
К твоим ногам со стоном упадет.
Припев
И уведешь ты в лес меня несмелого,
Да изопьешь любовь мою до дна.
И лишь одна моя карета белая
Из-за деревьев будет нам видна.
Припев
Опять глядишь зажженными глазами,
Опять тебе пропели журавли,
И за холмом коварные цыгане
Опять костры большие развели.
Припев:
Не надо этого, не надо этого!
Зачем тебе моя голова?
Зачем тебе моя карета белая?
Зачем тебе мои красивые слова?
Я знаю, будет ночь, дорога лунная,
И черный лес к обочине придет,
И голова моя, прекрасно-юная,
К твоим ногам со стоном упадет.
Припев
И уведешь ты в лес меня несмелого,
Да изопьешь любовь мою до дна.
И лишь одна моя карета белая
Из-за деревьев будет нам видна.
Припев
Прощальный вальс
Мне не хочется жить. Ты прости, я не смог, не дождался,
Все грузнее мой шаг, все натужней дыханье мое.
Подо мною земля кружит в темпе печального вальса.
Мне на ней тяжело. Я хочу погрузиться в нее.
Я, наверное, слаб для таких перегрузок отчаянья,
Я не полон тоски, нет, тоскою я опустошен.
Нет во мне ничего. Порт сожжен, и корабль мой отчалил.
Опоздавший моряк для тебя, для уплывшей, смешон.
Разве сможешь понять ты того, кто забыт без ответа,
У кого под ногой зыбкий пепел сгоревших побед,
И кому суждено слишком мало увидеть рассветов,
Кто не хочет совсем увидать свой ближайший рассвет.
Поскорее бы ночь навсегда, навсегда утешенье,
Поскорее бы тьма скрыла яркий кильватерный след.
Ты пойми, я не смог, не дождусь твоего возвращения,
Не простишь ты моих, пусть сгоревших, но все же побед.
Мне не хочется жить. Ты прости, я не смог, не дождался,
Все грузнее мой шаг, все натужней дыханье мое.
Подо мною земля кружит в темпе печального вальса.
Мне на ней тяжело. Я хочу погрузиться в нее.
Мне не хочется жить. Ты прости, я не смог, не дождался,
Все грузнее мой шаг, все натужней дыханье мое.
Подо мною земля кружит в темпе печального вальса.
Мне на ней тяжело. Я хочу погрузиться в нее.
Я, наверное, слаб для таких перегрузок отчаянья,
Я не полон тоски, нет, тоскою я опустошен.
Нет во мне ничего. Порт сожжен, и корабль мой отчалил.
Опоздавший моряк для тебя, для уплывшей, смешон.
Разве сможешь понять ты того, кто забыт без ответа,
У кого под ногой зыбкий пепел сгоревших побед,
И кому суждено слишком мало увидеть рассветов,
Кто не хочет совсем увидать свой ближайший рассвет.
Поскорее бы ночь навсегда, навсегда утешенье,
Поскорее бы тьма скрыла яркий кильватерный след.
Ты пойми, я не смог, не дождусь твоего возвращения,
Не простишь ты моих, пусть сгоревших, но все же побед.
Мне не хочется жить. Ты прости, я не смог, не дождался,
Все грузнее мой шаг, все натужней дыханье мое.
Подо мною земля кружит в темпе печального вальса.
Мне на ней тяжело. Я хочу погрузиться в нее.
Театральный вальс
Себя обрекли мы на сладкую муку:
По жизням чужим и по судьбам пройти.
Мы все испытаем — любовь и разлуку
И даже «Случайные встречи» [1] в пути.
Припев:
И где бы ты ни был, куда бы ни сгинул,
Ты все же сюда под конец приходи,
Где занавес белые руки раскинул
И зрительный зал прижимает к груди.
Мы разные люди, но все же, но все же
Большого меж нами различия нет.
Неясное чувство одно нас тревожит,
Зовет и зовет под прожектора свет.
Припев
Вот гаснут огни. И становится грустно.
Дежурная люстра — последний привет.
Прекрасное это, ребята, искусство —
С сердцами людей говорить тет-а-тет.
Припев
[1] Название спектакля театра-студии
Дома работников просвещения
Ждановского района г. Москвы ( 1962 г.).
Себя обрекли мы на сладкую муку:
По жизням чужим и по судьбам пройти.
Мы все испытаем — любовь и разлуку
И даже «Случайные встречи» [1] в пути.
Припев:
И где бы ты ни был, куда бы ни сгинул,
Ты все же сюда под конец приходи,
Где занавес белые руки раскинул
И зрительный зал прижимает к груди.
Мы разные люди, но все же, но все же
Большого меж нами различия нет.
Неясное чувство одно нас тревожит,
Зовет и зовет под прожектора свет.
Припев
Вот гаснут огни. И становится грустно.
Дежурная люстра — последний привет.
Прекрасное это, ребята, искусство —
С сердцами людей говорить тет-а-тет.
Припев
[1] Название спектакля театра-студии
Дома работников просвещения
Ждановского района г. Москвы ( 1962 г.).
Рыцарский вальс
Жил-был неособенный рыцарь
И жил неизвестно когда.
И рыцарь как рыцарь влюбился,
(Но вовсе не в этом беда),
И был заворожен он прямо
Бездонных очей синевой.
И дрался за честь своей дамы.
Она ж не любила его.
Блестели клинки боевые,
И каплями кровь на траве,
И шпаги, как змеи стальные,
Сошлись на его голове,
А он все сражался упрямо,
Но грянул удар роковой.
Погиб он за честь своей дамы.
Она ж не любила его.
И время пустыми глазами
Глядит на поверженный ряд
Погибших за честь своей дамы,
Не знавших, что гибнут зазря,
Не знавших, что молнии скоро
Сойдутся на их голове.
А крови горячей озера (2 раза)
Дымятся на желтой траве.
Жил-был неособенный рыцарь
И жил неизвестно когда.
И рыцарь как рыцарь влюбился,
(Но вовсе не в этом беда),
И был заворожен он прямо
Бездонных очей синевой.
И дрался за честь своей дамы.
Она ж не любила его.
Блестели клинки боевые,
И каплями кровь на траве,
И шпаги, как змеи стальные,
Сошлись на его голове,
А он все сражался упрямо,
Но грянул удар роковой.
Погиб он за честь своей дамы.
Она ж не любила его.
И время пустыми глазами
Глядит на поверженный ряд
Погибших за честь своей дамы,
Не знавших, что гибнут зазря,
Не знавших, что молнии скоро
Сойдутся на их голове.
А крови горячей озера (2 раза)
Дымятся на желтой траве.
Театральная песня
Люди ходят на работу,
Недоспавши, недоевши.
Знать, судьба у них такая —
Коль родился, то служи.
Может, это очень нужно, (2 раза)
Интересно, может, это,
Но ведь просто невозможно,
Если все это всю жизнь.
Люди кушают бифштексы,
Люди лопают конфеты,
Этот любит сок томатный,
Этот любит кости грызть.
Может, это очень нужно, (2 раза)
Интересно, может, это,
Но ведь просто невозможно,
Если все это всю жизнь.
И из этой жизни люди
Вырываются однажды,
Новизны желают люди,
Чтоб без карт и домино.
Тот — подглядывает в окна,
Тот — прилип к замочной скважине,
Ну, а те — тех, правда, больше —
Те в театры и в кино.
Ах, там любят!
Как смеются!
Как там ссорятся и плачут!
Над раскрашенной актрисой
Как там ватный снег кружит!
Как стреляются от горя!
Добиваются удачи!
Люди смотрят. Рот — галошей.
Зависть ест. Вот это жизнь!
Ах, наивные вы люди,
Вы еще совсем как дети —
С неутертыми носами
Королевские пажи.
Просто здесь, на этой сцене, (2 раза)
В синих тряпках, в желтом свете
Мы показываем, люди,
Вам все ту же вашу жизнь.
Люди ходят на работу,
Недоспавши, недоевши.
Знать, судьба у них такая —
Коль родился, то служи.
Может, это очень нужно, (2 раза)
Интересно, может, это,
Но ведь просто невозможно,
Если все это всю жизнь.
Люди кушают бифштексы,
Люди лопают конфеты,
Этот любит сок томатный,
Этот любит кости грызть.
Может, это очень нужно, (2 раза)
Интересно, может, это,
Но ведь просто невозможно,
Если все это всю жизнь.
И из этой жизни люди
Вырываются однажды,
Новизны желают люди,
Чтоб без карт и домино.
Тот — подглядывает в окна,
Тот — прилип к замочной скважине,
Ну, а те — тех, правда, больше —
Те в театры и в кино.
Ах, там любят!
Как смеются!
Как там ссорятся и плачут!
Над раскрашенной актрисой
Как там ватный снег кружит!
Как стреляются от горя!
Добиваются удачи!
Люди смотрят. Рот — галошей.
Зависть ест. Вот это жизнь!
Ах, наивные вы люди,
Вы еще совсем как дети —
С неутертыми носами
Королевские пажи.
Просто здесь, на этой сцене, (2 раза)
В синих тряпках, в желтом свете
Мы показываем, люди,
Вам все ту же вашу жизнь.
Напишите мне
Буду рад услышать ваше мнение о моем творчестве
